Повести и рассказы

Все эти дни я ждал прихода Лу Ся, чтобы поиграть с ней в снежки на пустыре за домом. Мне уже рисовалось, с какой радостью она встретит мое предложение, как будет показывать свою ловкость и умение, находчивость и смекалку, чего ей, на мой взгляд, всегда было не занимать. Я тоже считался большим мастером этой игры и прямо-таки жаждал продемонстрировать ей свою лихость и ухарство. Но тщетно — она так и не пришла… Не показывалась она у нас все зимние каникулы.

Позднее от Чжу Ли я узнал: ее матери стало гораздо хуже, наверное, ей действительно осталось жить совсем немного. Говорили, что отец спешно вернулся домой, к детям относится чересчур сурово, сам бездельничает, всю тяжелую работу по дому взвалил на дочь. Понятно, почему Лу Ся не отлучается из дому. Чжу Ли также рассказала, что и с учебой у нее дела пошли хуже: на полугодовых экзаменах перед зимними каникулами она оказалась на седьмом месте, такого с ней раньше никогда не бывало. Эти вести вселили в меня тревогу большую, чем просто сочувствие, и заставили меня поторопиться с выполнением давнишнего намерения навестить ее. Но когда я подошел к ее дому, от моей решимости не осталось и следа: «Что скажу, увидев ее? Зачем приплелся к ней? Скажу, что пришел навестить ее. Ну а навещаю-то с какой целью?» Но тут на ум пришел спасительный, на мой взгляд, довод: «Пришел к Лу Аню за книгой». Когда же я громко постучал в ворота, то и этот довод не показался мне столь уж веским.

К счастью, на стук никто не вышел. Я уже собрался уйти, как с шумом распахнулось окно на втором этаже. Показалась голова мужчины с крупным, мясистым лицом — кажется, это и был отец Лу Ся.

— Чего тебе? — Голос был грубым, в нем сквозили недовольство и крайнее раздражение.

— Лу Аня мне, — выпалил я, растерявшись.

— Ты кто?

Теперь я растерялся окончательно и ляпнул совсем уж невпопад:

— Я товарищ Лу Аня, учусь с ним!

— А в чем дело?

— Да по школьным делам, — продолжал я врать.

— Подожди немного, Лу Ань сейчас спустится, домоет посуду и выйдет.

Голова исчезла, окно с оглушительным шумом захлопнулось. Я стоял внизу и чем больше думал о своих сказанных минуту назад словах, тем больше убеждался, какую несуразицу я нес. Ну как меня угораздило брякнуть, что я соученик Лу Аня?! Через минуту я предстану перед Лу Анем, Лу Ся и их отцом — и что же скажу им, как сумею объяснить свою ложь?! Об этом я не имел ни малейшего понятия. И вдруг, словно нашкодивший трусоватый малый, я повернулся кругом и, охваченный паникой, со всех ног бросился бежать.

Вообще-то я бегаю хорошо. На школьных соревнованиях по спринту неизменно занимал первое место, но в данный момент мне показалось, что ноги у меня стали короткими, тяжелыми, переставлял я их медленно, с трудом, словно это были чужие ноги, слоновьи. Добежав до конца улицы, я услышал позади себя окрик Лу Аня:

— Эй, зачем убегаешь? Ты кто?

Я тут же пригнулся к земле и юркнул за угол дома.

7

Все это время я беспокоился, не узнал ли меня в тот день Лу Ань.

Через несколько дней к нам неожиданно нагрянула Лу Ся. День клонился к вечеру. Взглянув на меня, она улыбнулась, и я подумал, что ей известно все о моем злополучном визите. Кровь бросилась мне в лицо. Стало не по себе.

Чжу Ли полюбопытствовала, почему она улыбается. Та показала на мои ноги; оказывается, смеялась она оттого, что на мне были разноцветные чулки: один — синий, а другой — зеленый. Я тоже улыбнулся, от сердца отлегло.

В облике Лу Ся я заметил сегодня перемены. Возможно, просто оттого, что мы не виделись в течение четырех месяцев и я успел до некоторой степени отвыкнуть от нее. Нет! Нет! Встретившись нынче снова, я чувствовал, что мы ничуть не отдалились друг от друга, и, хоть давно не встречались, казалось, что расстались мы только вчера. Я вгляделся внимательнее. По-моему, она изрядно похудела, на лице лежала печать заметной усталости. Не знаю, может быть, она выглядела так из-за неровного освещения, но и под глазами проступали темные круги. Сами же глаза излучали черный блеск, искрились умом, как и раньше, были очень выразительны. Кто знает отчего, но в этот ее приход разговаривали мы мало, больше молчали. В ней не было присущей ей безмятежности, жизнерадостности, создавалось впечатление, что общих тем для беседы у нас теперь нет. На самом же деле мне очень хотелось поговорить с ней о многом, и это многое касалось ее, но выдавить из себя я не мог ни единого слова. Чжу Ли в этот вечер умаялась так, что, отбросив всякие приличия, беспрестанно зевала.

Несмотря на такую атмосферу, на то, что разговаривали мы совсем мало и наша беседа носила бессодержательный характер, была более пустой, нежели любая другая со времени нашего знакомства, я не чувствовал ни неловкости, ни смущения. Мне казалось, что и у Лу Ся было что сказать мне. Но именно в этот вечер я, возможно впервые в жизни, познал, что не все хранимое в сердце нужно выплескивать наружу, может быть, самое сокровенное следует поберечь, оставить в глубине души.