Повести и рассказы

На улице послышались крики, громкие, резкие. Топот, неразборчивые причитанья, дробный поскок… Ближе, ближе. А потом — сильный удар в стену сарая — один, другой! Треск тонкой доски, сноп света с улицы, и вместе с ним и столбом золотой пыли в прореху ввинчивается — господи, да что же это? — рогатое, глаза сверкают, ноздри раздуты, борода трясется, седая, грязная…

— А-а!.. — Маленький закрыл глаза руками, а когда отнял руки, страшное видение исчезло. Чубчик протискивался в пролом, доски трещали и скрипели. Чубчик повторял: «Бежим, бежим скорей!»

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. Григорий Иваныч. Рассказ сержанта Осадчего Семена

Они бежали и видели, как зловеще пустеет улица. Хлопали двери в избах, перекликались голоса: «Венька! Домой, шалапут! Григорий Иваныч заберет!..». «Пелагея, вилы припаси, не дай бог, Григорий Иваныч сунется!..». «Дедушка, Григорья Иваныча не видал?..» — «Побег куда-то…»

Около сельпо толпа. Окружили милиционера, крик стоит — толку не разобрать. Одно слышно: «Григорий Иваныч!.. Григорий Иваныч…»

Маленький видит: дело для них теперь безопасное, что-то случилось в поселке поважней пучка зеленого лука. Решил послушать, что говорят. Видит, к милиционеру пробился давешний хозяин, голубоглазый, дергает за пуговицу и кричит:

— Семен, а Семен! Он у меня в сарае доску выломал! Я думал, мальчишки, гляжу — Григорий Иваныч! Я его колом вдоль спины, он бежать…

Маленький и Чубчик переглянулись: Григорий Иваныч?..

Милиционер снимает фуражку, вытирает пот с высокого в залысинах, лба.

— Сейчас, граждане, сейчас… Ты, Кирилл, — говорит он бородатому, — бери людей, улицу прочеши… А ты, Кузьма, рощу… Здравствуйте, вовремя подошли…

Маленький обернулся и увидел капитана. Милиционер протягивал ему через головы рыбаков длинную руку.

— Сержант Осадчий Семен, блюститель порядка, — щеголевато отрекомендовался он. — А вы, значит, в походе? Хорошее дело, ин-тэ-рэс-ное… — Он так и сказал — «ин-тэ-рэс-ное» — по слогам, в нос и тоже щеголевато. Как шпорами звякнул. — Ребят постарше не дадите мне в помощь? Хулигана ловим, — он подмигнул, — козла, между прочим…

Теперь пришло время описать сержанта Осадчего Семена, потому что внешность у него была примечательная. Он имел продолговатое румяное лицо, полные, очень красные губы, длинный, но в меру лица нос; карие глаза, а впереди них — модные толстые очки, единственные на весь Рыбачий, а может быть, и на все побережье от Усть-Вереи до Старгорода. Над верхней губой его помещались черные, прямые, как стрелочки, усы.

Осадчий Семен смотрел, как голубь, — сбоку, без поворота головы, и от этого имел значительный, несколько загадочный вид, и вся его подтянутая фигура, вся ухватка и манера, казалось, говорили: «Я про тебя, дорогой, все знаю. И глядеть мне на тебя скучно. Так что, будь добренек, включайся в беседу».

Таким образом, взгляд у Осадчего Семена был профессиональный. А выражение лица, если присмотреться внимательно, — философское и добродушное.

— Вы, Петрович, не представляете ситуацию моего положения, — сказал он капитану, когда они познакомились. — Один я, как перст, один. Вот прошлый год я отдохнул так отдохнул! Сдавал на исторический, в Старгороде. Приняли на заочное. Учиться вот только некогда… — Осадчий Семен вздохнул. — Много еще, Петрович, всяких пережитков… Тормозят очень…

— Тормозят, — согласился капитан. — А что это за Григорий Иваныч?

— Григорий Иваныч? Уникум. Язва здешних мест. Если хотите, парадокс. Козел, одним словом. Помимо всего, разжигает религиозную фантазию некоторой части населения.

— А чего прозвали так?

— Тут целая история…

И сержант Осадчий Семен по дороге к пристани принялся рассказывать капитану историю Григория Иваныча. Маленький и Чубчик слушали, шагая сзади.

— Был у нас на острове человек один. По фамилии Квашнин. Рыбак никудышный, вечно прогуливал по причине алкоголя. Я его и на десять суток сажал, и на пятнадцать, и трудом лечил — все напрасно. До того дошел — жена на материк уехала, корову увезла, дочки обе в Старгород на стройку подались… Общежитие там получили, конечно. А Квашнин один остался. Ну и козел с ним. Надо сказать, этот козел лучше всякой собаки: рога нацелит — в дом не войдешь.

А Квашнин продолжает свою деятельность. Сядет на кривом крылечке, обнимет козла и начинает ему жаловаться: «Григорий Иваныч, Григорий Иваныч, одни мы с тобой, ни бабы, ни деток, пустой горшок…» А кто виноват? Кто виноват, Петрович?

Я вызывал Квашнина, убеждал словом. Я так считаю: человек должен знать свои права и обязанности. Вы как считаете, Петрович? Я так считаю.

Потом Квашнин и козла своего продал на материк. Тот не хотел уезжать, что ты! Пришлось Григория Иваныча вязать. Связали они его и в сарай, а сами, с новым хозяином, дома сидят, беседуют, так сказать. Вдруг — грохот! Выбегают — а Григорий Иваныч веревки порвал, стенку вышиб и помчался — на участок к Кириллу Старову. Козочка у него там, родственница.

Поймали. Связали. Теперь уж проволокой. Утром на баркас — и прощай!