Повести и рассказы

Квашнин вскоре после того на материк уехал. Говорят, в больницу истопником устроился. Спалит он больницу, помяните мое слово, Петрович!..

И вот весной видят наши рыбаки такую картину. Подходит к пристани буксир, за ним баржа, а на барже — собственной персоной — Григорий Иваныч! Буксир швартуется, а Григорий Иваныч от нетерпения копытом бьет… В несколько прыжков достиг берега и помчался на знакомую улицу!

Вся народная дружина Григория Иваныча ловила. Поймали, добрались до нового хозяина. «Избавьте, — говорит, — меня от этого козла. Я, если хотите, еще приплачу. Это не козел, — говорит, — а исчадье какое-то…» Заставили все-таки взять. А как же? Твое животное — не смеешь отказываться. Я так считаю. Если каждый будет свое хозяйство где попало раскидывать, что получится? Вы как считаете, Петрович? Я так считаю: твое хозяйство — береги…

Через какое-то время Григорий Иванович снова убежал. Я думаю, новый его хозяин посодействовал этому. Выпустил, одним словом. Ударился Григорий Иваныч в бега. И слушайте: придет на вокзал, встанет на перроне и ждет. Пассажирский поезд спокойно пропустит, а товарный только остановится на минуту — Григорий Иваныч скок на платформу и ту-ту… Выйдет на полустанке, который понравился, гуляет в незнакомой местности, по огородам шастает, с козами знакомится. А начнут ловить — в такую агрессию впадает, что ты!

А зимой вот что придумал: ребятишки зальют каток на улице — так он разбежится, раскатится на копытах и все норовит кого-нибудь с ног сбить. И что интересно: за пределы нашего района не выезжает…

— А сюда-то как нынче попал? — спросил капитан.

— Сюда? Одна версия — на «Очакове». Вплавь не мог. Я считаю, не мог. А вы как считаете, Петрович?..

В это время глазам открылась пристань. У пристани — красавец «Очаков», белоснежные надстройки, на трубе красная каемочка, будто повязка на рукаве у дружинника. На борту теплохода, опершись о поручни, стоит дочерна загорелый человек в белом кителе и мичманке с белым верхом.

— Здорово, Литвинов, — говорит ему сержант Осадчий Семен, — ты что ж это, Литвинов…

— Ну, что я? — отвечает чуть насмешливо Литвинов.

— Ты зачем мне Григорья Иваныча привез?

— Мы животных не возим. Не положено.

— Вы-то их не возите, зато они на вас ездят!

— Не положено животных возить… А, Колодкин! — оживляется Литвинов, заметив капитана.

— А, Литвинов! — говорит капитан и приветствует Литвинова поднятой рукой.

— Да пойми ж ты, Литвинов, — говорит Осадчий Семен, — откуда ему взяться? Кроме тебя, никто на остров не приходил…

— Слушай, отвяжись, — говорит Литвинов, — у меня и билетов на животных нет. Не положено. Отвяжись, дай с человеком поговорить… Ну, как твое ничего, Колодкин? Все вожатишь? — Он кивает на Маленького и Чубчика. — Все в походы ходишь?

— А ты все буфет по озеру таскаешь? — говорит в свою очередь капитан.

— Слушай, Колодкин, иди ко мне помощником. Я тебя возьму. Хоть завтра.

— Нет, Литвинов, спасибо. Я скоро в Рыбецк поеду, в управление.

— Здоровьишко как?

— Отлично. — Тут капитан словно вспомнил про Чубчика с Маленьким и резко повернулся к ним.

— Чубарев, луку купили?

— Товарищ капитан, не купили! Все заперлись, не достучаться… — Чубчик протягивает капитану деньги. — Я Маленькому говорю: «Давай надергаем сами», а он боится. — Чубчик засмеялся.

Вывернулся Чубчик. Как всегда.

— Ладно, Чубарев… Слушай, Литвинов, ты куда идешь теперь?

— На Старгород.

— Когда отвалишь?

— Ночью…

Капитан поднялся по трапу, подошел к Литвинову и о чем-то некоторое время говорил с ним, кивая на мальчишек. Чубчик толкнул Маленького:

— Про тебя…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. Поединок

А к пристани то и дело подкатывают на велосипедах мальчишки, докладывают Осадчему Семену о положении дел, как докладывают полководцу перед началом решающего сражения.

Сведения самые разноречивые. То Григория Иваныча видели в северной части острова, около голых камней, где он якобы «воду копытом пробовал, может, плыть собрался…» То совсем наоборот — в южной, где он скакал мимо жердей, что выставлены по всему берегу для просушки. То вдруг оказывался на западе и хрустел там безжалостными копытами по луковым полям. То, наконец, на востоке, где — стыд-срам, граждане! — ворвался за церковную ограду и по могилам, по дорожкам, усыпанным красным песком и так гладко заметенным, что ни следочка на них, ни листочка, будто кто-то бесплотный пролетал над ними с веничком… А этот, черт рогатый, представляете, что наделал!

И все это — по словам мальчишек — чистейшая правда.

Кошельков на берегу размахивает суковатой палкой.

— Я ему как дам между рог, он и не встанет.

— Ой, Кошельков, — говорит Айна, — ты страшный.

— Был бы наган, — говорит Кошельков, — я бы его трах…

— Хватит, Кошельков, — останавливает его капитан, — уймись.

Поступают все новые сообщения о злодеяниях, чинимых Григорием Иванычем в пределах острова. «Забор сломал!.. Антенну порушил!..» Сержант Осадчий Семен поворачивает к жалобщику румяный профиль: «Ой ли? Помню, давно у тебя теле-еле… Ремонт хочешь сделать за счет Григорья Ивановича?..»

Потом одна бабка заявление принесла.