Повесть о суровом друге

Я смотрел на кузнецов и думал: "Вырасту, никем не буду, а только кузнецом и еще сталеваром, чтобы ковать железо, варить сталь и окунаться в кадушку с водой. Я нырял бы на самое дно и сидел в бочке, пуская пузыри. Люди бы удивлялись: откуда пузыри в кадушке? А я сидел бы на дне и смеялся..."

Хрипло, натруженно завыл гудок. Начался обед. Рабочие примостились кто где: на ржавых болванках, а то и просто на полу, привалившись спиной к наковальне. Одни тянули из бутылок чай, другие черпали из чугунков жидкую похлебку.

Пока отец обедал, я бродил по цеху, ощупывал только что выкованные теплые гайки; потрогал кузнечный мех, и он зашипел, как живой.

Потом один из рабочих подошел к моему отцу и, глядя издали на меня, стал о чем-то шептаться с ним. Я насторожился: "Обо мне говорят". Когда рабочий отошел, отец связал недоеденный обед и поманил меня:

- Сынок, пойдем, я тебя помою. Пойдем в баньку, а то ты грязный.

Так я и знал! Всегда что-нибудь придумает отец. Я смерть как не любил мыться.

- Я не грязный, не хочу.

- Как же не грязный, смотри! - Отец мазнул меня черным пальцем по носу.

- Это ты меня сейчас вымазал, не буду мыться!

- Пойдем, пойдем, - говорил отец, подталкивая меня в спину.

Рабочие смеялись.

- Устинов, ты куда? - строго спросил проходивший мимо толстый человек.

- Мальчика помыть, господин мастер, а то бегает целый день как поросенок.

- А-а, ну, ну, помой.

Мы с отцом обогнули кузнечный цех и пошли к заводской кочегарке. Там по мокрым каменным ступеням мы спустились в подвал, где было темно и сыро, прошли на ощупь несколько шагов и столкнулись с каким-то рабочим. Он поднял над головой горящий каганец, присматриваясь к нам.

- Можно помыться? - весело спросил отец.

- Можно, вода ждет, - ответил рабочий, похожий на китайца.

- Добре, - сказал отец, - а ты, Ваня, покарауль здесь.

- Будь спокоен...

Отец взял у рабочего каганец, и мы стали пробираться по каменному коридору. Отец открыл деревянную, разбухшую от сырости тяжелую дверь, и мы очутились в темном каземате. В углу стоял цементный ящик, а в него из железной трубки капала вода.

- Ну, здравствуй, товарищ Богдан, - услышал я во тьме чей-то басовитый голос и в свете каганца увидел незнакомое чернобородое лицо.

"Черт, ей-богу, черт!" - подумал я и спрятался за отца. А он и не собирался пугаться и даже весело потряс руку незнакомцу, здороваясь с ним.

- Заждались тебя, товарищ Митяй. Очень рады, что ты появился.

- Патруль выставлен?

- Есть... Раздевайся, сынок, не бойся, это хороший дядя. Вот тебе мыло, скидывай рубашку. - Отец повернул в стене какую-то ручку, и в ящик из железной трубки с шумом ударила струя воды. - Мойся, сынок, а я поговорю с дядей.

И откуда принесло этого чернобородого? Делает вид, будто знакомый, а сам даже не знает, как зовут отца. "Богдан"... Еще Иваном назови...

Я разделся и нехотя, как в пропасть, полез в воду. Лучше бы мне не приходить на завод. Когда я теперь доберусь к Ваське?

Отец присел на край ванны и стал разговаривать с незнакомым человеком.

- ЦК партии прислал меня к вам, чтобы восстановить разгромленный комитет. За мной слежка от самого Луганска. Если арестуют, придется тебе, товарищ Богдан, взять на себя партийное руководство. Я сейчас дам явки...

- Мойся, мойся, сынок, - сказал отец и загородил спиной незнакомца.

Я ничего не понял из их разговора и начал плескаться. Вода была теплая. Мыло я забросил и начал нырять, заткнув пальцами уши и нос.

Отец и незнакомец стали прощаться. Чернобородый поглядел на меня и усмехнулся:

- А нырять ты не умеешь.

- А ты? - спросил я.

- Еще как!..

Отец погладил меня по мокрой голове и сказал:

- Сорванец растет.

- Ладно, в другой раз встретимся, научу тебя нырять, - сказал чернобородый, - далеко будешь нырять...

- Как далеко?

- Здесь нырнешь, а в Петрограде вынырнешь! - И они оба рассмеялись.

Отец проводил незнакомца до двери и вернулся:

- Вылезай.

- Подожди, я еще не накупался.

- Вылезай, а то мне на работу пора.

Отец вытащил меня из ванны. Я дрожал от холода. Он кое-как вытер меня рубахой, натянул на мокрое тело штаны.

Прежней дорогой мы выбрались наверх. Там уже никого не было: ни китайца, ни чернобородого.

Мы вернулись в цех. Отец поспешно доел обед, а я захватил пустой судок и заторопился к Ваське. На прощание я взял теплую гайку и опустил ее за пазуху.

Ваську я нашел на коксовых печах. Там нечем было дышать. Все вокруг заволокло ядовито-желтым дымом. Даже я, сидя в отдалении, поминутно вытирал слезящиеся глаза.

Коксовые печи-батареи вытянулись в длинный ряд. Сверху по рельсам ходила вагонетка и ссыпала в круглые люки размолотый каменный уголь. Когда печь наполнялась доверху, ее накрывали чугунной крышкой, плотно обмазывали глиной, и уголь спекался внутри. Когда кокс был готов, раздавался звонок, сбоку открывалась узкая, точно крышка гроба, заслонка, и на площадку из огненной печи сама собой, как живая, медленно выползала стена раскаленного кокса. Ее называли "коксовым пирогом". Васька должен был остужать этот "пирог" водой из пожарной кишки.