Повесть о суровом друге

Наняли мы извозчика и помчались на Финляндский вокзал. Народу на улицах — пальца не просунешь. Со всех районов идут рабочие со знаменами, с музыкой, с песнями. На Литейном — есть такой мост в Петрограде — пришлось бросить извозчика. Народ хлынул тучей, ломятся вперед, а меньшевики и эсеры загородили дорогу и уговаривают не идти: мол, ничего хорошего не ждите от Ленина. Меньшевиков смяли. Там бы железную стену правительство поставило, и ее сломали бы. Досталось и нашим бокам, но мы все-таки пробрались на площадь вокзала. А там — боже ты мой! — народищу — глазом не окинуть. Что делать? Я тогда и спрашиваю у своих ребят: «Вы шахтеры или нет?» Поняли они меня, и пошли мы на приступ. Пролезли на вокзал, оттуда протиснулись на перрон. Присели на рельсы, закурили с питерскими рабочими. Ждем. Уже ночь, а поезда все нет. Говорят, на какой-то станции рабочие делегации задержали. Но вот наконец звонки — поезд прибывает. Все замерли. В этой тишине и подошел поезд.

Васька подался вперед, жадно вслушиваясь в слова Сиротки.

— …Вышел он на ступеньки вагона, решительный, в простом пальто.

— Заштопанное! — выкрикнул шахтер Петя. — И пуговицы одной нема вот здесь, слева.

— Погоди, Петька, — сказал Сиротка. — Одним словом, Егор, не будем мы тебе рассказывать про то, как его несли на руках рабочие, как народ кричал: «Да здравствует Ленин!» Скажу только вот что: на площади стояли броневики. Взошел он на один из них, поднял руку вверх и ждет, когда затихнут. На всю жизнь я его так и запомню теперь — в распахнутом простеньком пальто, кепка из кармана торчит. Сказал он речь с броневика и закончил словами… Знаешь, какими словами он закончил? — спросил Сиротка и твердо, с расстановкой произнес: — «Да здравствует социалистическая революция!»

— Социалистическая революция, — повторил отец задумчиво. — Так оно и должно быть. К этому идем. Ну а теперь говорите, что привезли. — Отец строго взглянул на нас с Васькой и сказал: — Хлопцы, ступайте-ка на улицу.

7

Мы с Васькой отправились на речку. Сколько я приберег для него новостей, сколько собирался рассказать, и вот все как-то потерялось. Ни о чем не хотелось говорить. Когда мы уселись молча на берегу речки, я разжег из камыша небольшой костерчик, собираясь рассказать Ваське хотя бы про ночной костер и про Бедняка-бандуриста, но и это не вышло. Васька сидел у огня задумавшись и глядел на пламя, невидимое при свете солнца. А я думал: «Вот есть где-то на свете большой город Питер, Петроград. Там на броневике стоит Ленин. Может быть, и дядя Митяй вернулся из Сибири и теперь стоит на броневике рядом с Лениным».

— Вась, а где Петроград?

Васька поглядел на меня безучастно, думая о чем-то своем, потом ответил:

— Далеко. Во-он там, — и он неопределенно махнул рукой в степь.

— За Пастуховкой?

— Дальше.

— За Богодуховкой?

— Что ты!.. В сто раз дальше.

Васька подбросил в огонь охапку сухого камыша. Голубоватое пламя потянулось кверху, постепенно накаляясь до ярко-желтого, потом закачалось, потрескивая и рассыпая искры.

— Лень!

— Чего?

— Ты богатых любишь?

— Нет.

— А я их так ненавижу, что и сказать не могу…

Мне вспомнились ночной костер в степи и слова рабочего о буржуях.

— Знаешь, Вась, мы с тобой ошибку дали, — сказал я.

— Какую?

— Не на того злились, на кого надо… зря время теряли.

— Ты про что?

— Мы с тобой злились на царя, а получается, что не царь враг.

— Как не царь, а кто?

— Рабочий говорил — буржуи.

— Буржуи это сейчас, а раньше царь-паук сидел, — объяснил Васька, теперь мы царя по шапке, а богачи захватили все и смеются над нами.

— Смеются, Вась, это верно. Сенька выхвалялся на базаре, сорил деньгами, курицу духами облил. — И я, волнуясь, рассказал Ваське, как Цыбуля порвал у меня на глазах сто рублей. — Лучше бы он Алеше Пупку дал, правда?

Васька слушал, и лицо его менялось. Я знал: если Васька вспоминает про богатых, глаза у него делаются холодными. Когда я рассказывал, Васька даже на месте не мог усидеть и встал — так задело его Сенькино хвастовство.

— Богачи проклятые денег нахапали…

Васька долго молчал, глядя в степную даль, потом вздохнул и сказал мечтательно:

— Если бы у меня было много-премного денег, целый сарай, например, и еще полный погреб, я бы эти деньги бедным роздал. Одному тыщу, другому тыщу, третьему — всем, сколько есть на свете бедных, каждому бы дал: подходи, бери, если ты человек бедный. Алеше Пупку я бы целую шапку денег дал. Нехай купил бы себе рубаху, поел досыта…

— А себе оставил бы, Вась?

— Чего?

— Деньжат.

— Зачем? Лучше бедным раздать — твоему отцу, дяде Ван Ли, Алешкиной матери. Уче бы дал тыщу.

— А Илюхе?

— Рубля два дал бы…

— Не надо, он жадный.

— Это правда, жадный. Ну рубля два можно, нехай бы порадовался.

— Только больше не давай.

— Больше не дам…

Мы так хорошо говорили с Васькой, что я не удержался и рассказал ему про кулака в селе — как тот прогнал нас с матерью, и про щепку, которую дали мне барчуки вместо хлеба.