Повесть о суровом друге

— Пригни голову, стукнешься! — крикнул мне Васька, но я еще быстрее устремился вперед.

5

Выход из штольни обвалился и зарос кустарником, поэтому я не сразу понял, что мы вышли в Богодуховскую балку. Меж тенистых ветвей поблескивал ключевой Богодуховский ставок.

После гнилого удушья штольни свежий ветерок показался особенно приятным.

Но, чу!.. людские голоса. Я высунул голову и тогда только разглядел среди кустов множество людей. Большой красный флаг плескался в упругих струях степного ветра.

Сердце обдало холодом. Глухо, толчками забилась в висках кровь. Сзади подполз Васька. Он заметил, наверно, что со мной творится неладное, и спросил шепотом:

— Что там?

Я не ответил. Васька осторожно развел ветки и зашептал радостно:

— Я так и знал.

Затаившись, мы стали наблюдать.

Какой-то низенький тучный человек в круглом котелке произносил речь. Стоя на пеньке, он потрясал пухлым, как булочка, кулаком и выкрикивал:

— Мы не перестанем повторять: нельзя браться за оружие! Нельзя! Вспомните девятьсот пятый год. Что он дал нам, русским революционерам? Сотни убитых! Тысячи сосланных на каторгу! Вы что, хотите камни пропитать кровью?

— Девятьсот пятый научил нас сражаться! — громко выкрикнул человек с черной кудлатой бородкой, тот, что приехал к нам из Луганска и которого звали Митяем. Я его сразу узнал.

— Это не борьба, а смута, — резким голосом отвечал дяде Митяю толстяк в котелке, — она слишком дорого обошлась рабочему человеку. Спасибо, мы не хотим, чтобы пятый год повторялся.

— Так прямо и скажи: не хотим революции! — под громкий шум одобрения крикнул дядя Митяй. — А мы видим спасение в революции и совершим ее, хотя она и не нравится вам, буржуйским прихлебателям!

— Рабочему не драки нужны. Да-с! — пищал толстяк. — Пять копеек прибавки на рубль ему дороже, чем вся ваша политика!

— Неправда!

— Хватит слушать его, долой меньшевистские молитвы!

Красный флаг, прикрепленный к свежеструганой палке, забился, затрепетал на ветру.

Я разглядел, что с флагом стоял молодой рабочий.

— Что же ты, хочешь за пятак свободу у царя купить? — послышался вдруг такой родной голос, что у меня перехватило дыхание. Из тысячи голосов я отличил бы этот хрипловатый голос. Кусты мешали мне увидеть отца, но я знал, что это был он.

А толстяк надрывался:

— Русский рабочий не готов к революции! Наша задача — организовать промышленные комитеты и воскресные школы. И не призыв к восстанию нужен, а петиция в Государственную думу с просьбой о правах для рабочих!

— Хватит! Мы в девятьсот пятом просили, и царь ответил пулями.

Мне хорошо было видно, что эти слова произнес механик Сиротка, и он даже встряхнул пустым рукавом ситцевой рубахи.

— Вот он, ответ царя на мою просьбу! Товарищи! — обратился он ко всем. — Меньшевики зовут нас к отступлению! Они защищают царя-тюремщика! Долой меньшевиков, изменников рабочего дела!

— До-лой! — поддержали Сиротку со всех концов балки.

— Пусть под рабочего не маскируется, меньшевик!

И началось! Шахтер Петя с Пастуховки, сидевший у самой штольни, шагах в трех от меня, вскочил и крикнул:

— Спихните его в ставок!

Шея толстяка налилась кровью, голова, похожая на кувалду, затряслась, и он визгливо закричал:

— Вы нам рта не закроете! (Никто ему и не закрывал рта, хотели только столкнуть.) Мы не меньше вас, большевиков, боремся за свободу…

Потеха была с этим толстым человечком. Его правильно прозвали меньшевиком, он и в самом деле был маленький — совсем карапуз, только живот большой.

Рабочие спихнули толстяка.

На его место поднялся дядя Митяй.

Ко мне долетели обрывки его речи:

— Вы, меньшевики, хуже врагов. Вы прикидываетесь друзьями рабочих и хотите отвлечь их от революции красивыми словами. Не выйдет! Ни в одной революции не побеждали словами. На пули царя нужно ответить пулями!..

Я раздумывал, что нам с Васькой делать: идти обратно по штольне страшно, оставаться тоже было опасно.

Мне почудилось, что где-то далеко-далеко тревожно лаял Полкан. Но это, конечно, показалось: слишком далеко отсюда была наша собака. Но вдруг сзади послышалось чавканье шагов, я обернулся: в темной глубине штольни блуждали огоньки.

— Кто это, Вась?

— Прячься.

Прятаться было некуда. Страх сковал тело. Я прижался к стене, затаившись между столбами подземной крепи. Донеслись приглушенные голоса. От близких огней на мокрых стенах задвигались тени.

Я не дышал. Кто подкрадывается к нам?

Какой-то человек прошел мимо меня, прислушался и зашептал, обернувшись:

— Ваше благородие, здесь они.

Я узнал слюнявого сыщика. Потом, крадучись, подошел пристав, осторожно выглянул из пещеры и прошептал стоявшим позади городовым:

— Приготовиться… Главарей хватать живьем!

В страхе я позабыл о Ваське и даже не видел, куда он делся. Вдруг я услышал рядом не то стон, не то мычанье, потом Васькин вскрик:

— Ой!

Пристав и городовые так и присели.

— Кто здесь? — прошипел пристав и стал торопливо шарить руками вокруг себя.

— Ой, ногу сломал! — изо всех сил закричал Васька.

— Молчи, скотина!

В свете огоньков я увидел, как Васька корчился, сидя на земле.

— Ой, спасите, больно! — вопил он.