Повесть о Сергее Непейцыне

— Ваше превосходительство не дама, чтоб по мосточкам прохаживаться. Прошу ко мне с докладом верхом приезжать. А солдат пусть лишний раз обогреется да рубаху помоет.

Вскоре в Елисаветград отправились княжеские оркестр и капелла, заскрипели запряженные волами возы с походной библиотекой в две тысячи томов, с гардеробными сундуками, вмещавшими сотни шелковых и атласных кафтанов и камзолов, с парадными сервизами и свернутым шатром-галереей на полтораста пирующих. «Торжище» удовольствий, почестей и наживы, о котором на берегу Буга говорил Иванов, растаяло без следа за две недели.

В середине октября Осип, несколько дней не бывавший у брата, вошел в кибитку поздно вечером. Даже при свете нагоревшей свечи было видно, что он утомлен; от одежды пахло конем.

— Эй, Филька! Вели Фоме выводить Воронка, я его у коновязи бросил, — приказал Осип и, скинув епанчу, сел к столу.

— Откуда? — спросил Сергей, предполагая, что брат ездил с поручением светлейшего, и надеясь услышать штабные новости.

— Даму одну провожал, — ответил Осип. — В Херсон поехала, а там, отдохнувши, далее, в Петербург. Вчерашний день провел, кажись, на месте древнего города твоего. Там и простились…

— Красивое место, правда? — сказал Сергей, стараясь не смотреть в осунувшееся, расстроенное лицо брата.

— Ничего сейчас нет красивого. Ветер, холод, пустота. Только под берегом чуть укрыться можно. А хаты в деревне грязные, и проходившие солдаты всё растащили. Но мне хорошо было. Так хорошо, что прошу тебя, Сережа, если мне под Очаковом убитым быть, то похорони меня там. Не здесь, среди тысяч солдатни, изведенной поносом, а там, над Бугом. Знаешь, когда она уехала, я там еще несколько часов провел и очень представил, как летом под песню жаворонков, под шорох воли лежать буду. Помнишь, как у Плутарха:

На дивном месте твой лежит могильный холм.
Он будет путников приветствовать всегда…
Ведь по Бугу летом корабли, лодки плывут.

— Да полно тебе! — остановил старший брат.

— Ничего не полно. Тут верст двадцать пять, недалече везти. Обещаешь? — Он заглянул в глаза Сергею.

— Обещаю. Только давай лучше на новую встречу надеяться, а про смерть не говорить.

— Не стану больше, но помни, что обещал… Будь же здоров. — Осип поднялся. — Ноги разломило, как на первых уроках Моргуна.

— Да подожди, поужинаем. Ведь ты и коня велел выводить.

— Бог с ней, с едой. Главное я тебе сказал, и мыться скорей надо, чувствую — воняет, как от форейтора. Впрочем, теперь наплевать… — Осип накинул епанчу, нахлобучил шляпу и вышел.

Разговор взволновал Непейцына, он пошел следом. Но было так темно, что только услышал фырканье и удаляющийся шаг лошади.

В ближней палатке говорили два голоса:

— Коли обещался, дядя, то и сказывай…

— Теплей тебе, что ли, от сказки станет?

— Все не так дрогнешь, как слухаешь.

— Спать мне, парень, охота.

— Так ведь обещался. Ты хоть какую коротеньку скажи…

«Послушаю и спать пойду, — решил Сергей. — Из тех ли, что Ненила сказывала?..»

— Ну вот… Жил да был в своем царстве сильный царь, — начал сказочник. — Захотел он построить костяной дворец. Велел собрать со всего царства кости и покласть в ставок, чтоб размокли…

Прошло несколько минут в полном молчании.

— А дальше-то? — спросил первый, молодой голос.

— Вот они там и мокнут Как размокнут, то и рассказывать дале стану, а покуда спать не мешай…

Кто-то рассмеялся. Потом заговорил еще один солдат.

— В самый раз сказка, братцы. Под Очаковом и сбирать бы не пришлось. Костей наших тут не на один дворец хватит…

— Ну, завел, Егоров, панихиду! — сказал Жалобно первый..

А на другой день выпал снег и разом началась такая ранняя и крутая зима, что долго в народе особенно холодные зимы прозывали очаковскими. Только один раз растаял первый снег, будто нарочно, чтоб испортить дороги, по которым шли обозы с продовольствием, и снова завернули холода. Солдаты жестоко мерзли в выношенных куртках и епанчах, в стоптанных сапогах и кожаных касках. Вот когда хватились затребовать, из Кременчуга заготовленные там тулупы. На костры и топку печурок шло все что могло гореть: редкие кусты, деревья, запасные дышла казенных упряжек. Как-то ночью от кибитки Непейцыных беззвучно исчез вкопанный в землю столик. Солдаты жили впроголодь, последние пригнанные осенью отары овец были съедены, обозы с крупой и мукой застревали на размокших и замерзших дорогах, упряжные волы надрывались и дохли, не дойдя до Очакова. Вши заедали солдат, о стирке белья никто не думал, — разве попарить рубаху над костром. Больных стало пол-лагеря. В мерзлой земле, с великим трудом вырубали могилы.