Повесть о Сергее Непейцыне

— Довольно вам, господа инспекторы, про науки толковать, — взмолилась Мария Кондратьевна. — Повеселились бы, сыграли во что-нибудь. Обоим замест перьев моцион надобен. Степан Яковлевич про городки помянул, а сам небось опять за стол норовит.

— Как в воду смотрели, матушка, — подтвердил профессор. — Но и сыграть в такой кумпании я не прочь. Только во что, Софья? В колечко? Или народу мало?

— Хватит! Хватит! — закричала девочка. — Ежели тетенька позволит, еще Маркелыча и Дашу кликнуть…

Маркелыч и молодая горничная мигом убрали со стола, мебель сдвинули к стенам, и вот уже все стали в круг, сомкнувшись плечами, держась за шнурок и непрерывно шевеля руками — будто передают надетое на него обручальное кольцо подполковника. Соня водила первой. Не спеша, поворачиваясь по кругу, всматривалась в движения играющих и только раз напрасно схватила руку Николая Васильевича, а затем, бросившись стремглав, накрыла пухлые кулаки Румовского.

— Здесь, не скроете, Степан Яковлевич!

Притворно охая, академик подлез под шнурок:

— Не премудрость ты, а мучительство! Мне здесь теперь до ночи вертеться.

И действительно, он много раз напрасно хватал руки игравших.

— Видать, сие потрудней городков, — хохотал Верещагин.

— Истинно так, — сокрушался Румовский. И вдруг уронил свой фуляр.

Сергей, Соня, Даша и Маркелыч бросились поднимать. На шнурке, где только что стояла Соня, качалось кольцо. С удивительной быстротой тучный академик оказался на месте девочки.

— Попалась, коза! — возгласил он. — Води снова!

— Хитростью взяли! — кричала Соня.

— А без нее какая большая победа одержана? — басил Румовский.

Но через несколько минут массивная фигура академика снова топталась в круге.

Особенно много заставлял его двигаться Маркелыч. Музыкант умел сделать такое испуганное лицо и поспешно засучить руками, будто передавая кольцо, что Румовский бросался на него коршуном, но ловил только пустую веревку.

— Ох! Помилуйте, православные! — взмолился он наконец. — Матушка Марья Кондратьевна! Кваску бы, замучили, бессовестные!

— Сейчас сбитень с коврижками несут, — сказала Верещагина.

С шутками пили сбитень, потом ушел Румовский, за ним откланялся Сергей. Когда в передней Маркелыч подавал ему епанчу, из залы выглянула Соня:

— Подождите минутку, господин Непейцын.

— Что-то барышня наша придумала, — многозначительно поднял палец музыкант.

Соня вышла с пакетом:

— Отнесите, пожалуйста, гостинцев тому кадету, что в прошлый год с вами был, Андрюша, кажется, звать. Он про вас так хорошо сказал, когда, помните, в кухне сушились. И на святки приходите вместе, тетушка велела просить.

— Вот и всё такова, сударь: никого не забудет, — сказал Маркелыч, когда Соня скрылась. — И учить ее музыке радостно — будто на солнышке греешься… Arivederci… [16]

«Что за счастливый вечер! — думал Сергей. — Какая Соня добрая… Жаль, до святок почти два месяца».

В ноябре стало известно, что Верещагин открывает по воскресеньям бесплатный курс лекций по высшей математике для всех желающих. В городе об этом узнали из розданных в учебные заведения, коллегии, частным лицам печатных объявлений. Одно такое кто-то принес в Сергеев класс. Его читали и обсуждали.

— Сказывают, братцы, такое впервой в России затеяно.

— Правильно! Корсаков третьего дня в коридоре говорил — по физике, по словесности в Академии наук чтения бывают, а по математике еще никто не додумался.

В день первой лекции кадеты, оставшиеся в корпусе, смотрели из столовой, как мимо проезжали и проходили слушатели.

— Горные офицеры. Им минералы да руды знать, а математика зачем?..

— Генерал-поручик по пехоте тоже учиться захотел. Епанча, никак, на соболях вся…

— А вон моряки идут. Краснорожие-то от ветру.

— От пунша больше…

— Видишь, руки назад, толстоносый — архитектор придворный, итальянец. С генералом однова корпус осматривал…

— Не густо, ребята. Человек, поди, пятьдесят.

— А ты думал, тысяча сбежится? Это, брат, не конский бег, не петушиный бой…

— Не пойму я, ребята, зачем ему учить? Безденежно ведь…

— А для чести. Лучший математик по всей России. Пускай слушают да благодарят. И нашему корпусу слава.

Пятьдесят слушателей собралось только раз. На второе воскресенье пришло двадцать, на третье и дальше осталось четырнадцать. Для них приходилось отапливать классный флигель, наряжать унтера, и Верещагин перенес занятия в свою квартиру. Но и здесь собрались раза три, потом перебрались к одному из офицеров, потому что у инспектора тяжело заболела племянница. Говорили, что простудилась от холоду, который напустили слушатели.

Известие это лишило Сергея покоя. Он поминутно думал: «Что Соня?» Стыдил себя, что не тревожился так, когда болел Осип. Или так же? Но ведь то брат, а Соня ему никто. Никто? Э, что рассуждать, когда места не найти, первая и последняя в сутках мысль — о ней. Но как узнать что-нибудь? Встретить бы Николая Васильевича, то прямо спросил бы. Пойти в прихожую к музыканту? Подстеречь кого из прислуги? Но любой встречный начальник турнет кадета, без дела торчащего у офицерских флигелей.