Повесть о Сергее Непейцыне

— Чего корежишься? Брать-то нечего… Эвона пожива — пуговка да бечевы кусок. Всыпал бы я тебе, барчук, в гузно, да хозяин не велел. Ну, дедка, я докладать пойду — поймали, мол. Пущай едет теперь жалиться с оказательством!

— Може, я схожу, а ты с им побудь, — опасливо сказал Ефимыч, — не набежали бы ослобонять.

— Не сунутся боле, — уверил Степка. — А мне, вишь, коней пора чистить да запрягать — сам сюда и опосля по лабазам поедет… Одначе снесу их благородие в твои хоромы. Дверку на закладку, а ты дозором округ ходи. Дай-кась ремешок, я им ручки пересупоню, опояску свою ослобожу.

Через минуту Сергей лежал на нечистой потрескавшейся лавке под оконцем. Жилой, кисловатый, курной запах охватил его. Стукнула дверь — Степка вышел. Звякнула железная закладка. Сказал что-то, и все стихло. Только яблони шелестят за поднятой, подпертой палочкой рамой да густо жужжат мухи. Вот разом две сели на щеку Сергея и не спеша поползли, противно цепляясь лапками о влажную кожу. Попробовал шевельнуть руками — куда! Новые путы, никак, крепче старых — мастер Степка вязать. Лежать неудобно — жестко и узко. Щека прилегла на сальную лавку, а если упереть подбородком, то ему больно и шея сразу устает.

«Что ж будет? — думал Сергей в смятенье. — Приедет их хозяин, будет надо мной потешаться, велит связанного вести в корпус к самому генералу. Вора поймали… Неужто Дорохов не выручит?»

Зашуршала трава. Что-то заслонило свет, — неужто он?

— Лежишь, барчук? — спросил голос Ефимыча.

— Отпусти меня, дед, — попросил Сергей. — Ей-богу, все деньги, что есть, нынче же тебе принесу, три рубля серебром.

— Омманешь, — уверенно сказал старик.

— Вот те Христос, не обману.

— Не, не могу, — помолчавши, вымолвил Ефимыч. — Что мне хозяин скажет? Как упустил? Кто развязал? А от твоёва наказанья, может, вам, барчукам, острастка выйдет, кончится моя маета. Вам что? Потрясли, убегли, схрупали да снова лезть собрались. А меня хозяин третьего дня ругал-ругал. «Где моя, спрашивает, любимая анисовка девши?» Да раз в ухо, два — в другое, да за бороду. «Ты, говорит, дрыхнешь цельну ночь, добро мое не берегешь!» — «Берегу, говорю, Матвей Митрич, не дрыхну нискольки». А ён: «Выстарился, сгоню тебя, слобожай сторожку…» А куда я денусь? Помирать мне где? Кто теперь наймет? Тулуп, ложка и гашник — все и хозяйство. — Старик помолчал, должно быть прислушиваясь, потом заговорил снова: — Вам сладости надо? Попроси опадышей, я завсегда дам… А зачем Турку моёва досмерти зашибли?

— Зашибли? Да кто ж, когда?

— Вот и когда… Вчерась в ночь, ваш же барчук, сюда залезши, токово в брюхо его сапогом шалыгнул, что вякнул сердешный разов пять да и завалился. Помаялся до полдён и сдох…

А с Туркой я годов десять прожил, сад окарауливали. Еще сын-покойник кутенком его за пазухой принес. Грел меня зимой, Турка-то… — Ефимыч помолчал. — Нет уж, пущай тебя хоть за Турку посекут, не надо и денег твоих. Спасибо, Степка сжалился, как про Турку сказал. «Ночую, говорит, у тебя, дедка, изловлю ворогов» И ладно вышло: может, хозяин помилует, не сгонит.

Старик отошел. Опять шелестели яблони, опять муха ползала по лицу, до теперь Сергей не замечал этого. Старческий голос звучал в ушах, стыдом залило сердце.

Кто-то осторожно шевельнулся за окном.

— Славянин! — услышал он совсем близко шепот Дорохова. — Приподними малость руки да пальцами не сучи…

Холодное лезвие подсунулось под ремень, двинулось туда-сюда, руки освободились, — ох, хорошо! Уперся на лавку, сел.

— Бери, режь на ногах. — Дорохов подал короткий нож. — Лезь скорей, да тихо, старик недалече землю копает.

Сергей с трудом протиснулся в оконце. Из травы выглядывал Васька Костенецкий, самый сильный кадет во всем корпусе.

Уже у забора Непейцын обернулся. Ефимыч с заступом на плече брел к караулке.

Все сошло благополучно. Сергей замыл и затер песком на Неве штаны и камзол и подсушил немного к началу строевых занятий. Только на груди осталось коричневое пятнышко. Видно, когда лежал под Степкой, раздавил опадыш. Яблочный сок ничем не ототрешь. «Чтоб помнил». — злорадно шептал, взглядывая на него, Сергей.

Но нет, и без пятна он не забудет того утра. Мысли о Ефимыче не давала покоя. Ведь своим побегом он подвел старика под гнев Коноплева. Но мог ли поступить иначе? Освобожденный Дороховым, остаться в караулке, чтоб быть позорно представленным генералу? Нелепо… Тогда что же?.. А не надо было лазить. Ведь как раз на прощанье дяденька говорил, что немало глупостей и подлостей сдуру за молодечество почитаются. Вот она, глупость, вот она, подлость! «Вам, барчукам, что? Потрясли, убегли, схрупали. А я куда денусь?» — слышал он шамкающий голос. Надо обязательно разузнать, как обернулось старику его бегство, да деньги снести, что б ни было… Ну хорошо, сам больше не полезешь, а другие? Ведь неминуемо подведут старика под расправу, даже если сегодня сошло благополучно. Хоть бы знать, кто Турку убил, по шее бы накостылять.

С Дороховым встретились после обеда.