Повесть о Сергее Непейцыне

— Не догадалась? Вчерась прошел ко мне по делам мосье Леонтович. Начал на поветрие жаловаться, лекарей, больных ругать. А я и сказал: «Некоторые офицеры иначе смотрят и больным помогают!» — «Кто ж такие?» Верно, ожидал, что я о себе прихвастну. «Да ваш прежней квартирант пятьсот рублей на днях пожертвовал». Тут с ним вот что сделалось! — Адмирал выпучил глаза и уронил челюсть. — Когда ж опомнился, то первое сказал: «Вам соврали!» А я, авось бог простит, и ответил: «Что вы! При мне отсчитал до копеечки» — «Но откуда у него деньги?» — подполковник волнуется. «Кажется, наследство получил, — говорю. — И что удивляться, когда он генералу Меллеру, говорят, близкая родня?» Так он и ушел в полном расстрое. Наверно, локти дома грызет… Очень сердиты, что не удержался от такого мальчишества?..

— Да нет, — засмеялся Сергей. — Я, пожалуй, даже доволен.

— Тогда обещайте и Василию Прокофьичу радость не портить…

— Обещаю, — сказал Непейцын.

А еще через день, сидя у своего окошка, он увидел едущий мимо ярко-желтый дормез с горой сундуков, привязанных на запятках. И за спущенным окном на миг ясно обрисовался овечий профиль подполковника Леонтовича. Вот тебе и «мы люди присяжные, собой не располагаем». Удрал-таки, трус!..

Не сотвори себе кумира. Опять острог. Что молодой вынесет, то старому — конец

Непейцын не стал упрекать Василия Прокофьича, когда тот зашел к нему с Сашей. В этот день подавленный и молчаливый лекарь совсем не походил на счастливого человека. Мичман был также немногословен и нахмурен. На вопрос о здоровье, Василий Прокофьич ответил:

— Телом я бодр, Сереженька, но духом стражду. Перед мистером Говардом был у коменданта, просил канцелярию любую под больных на время отдать. Так с англичанином хоть вежливо, а мне просто: «Кругом марш!» И понятно: зачем им хлопотать? Сами живы надеются остаться, безмозглые, а от солдатской смерти им только доход. И не взыщет никто. Солдаты у нас без счету…

Вскоре он простился, сославшись на усталость.

— Замучился, — сказал Непейцын, когда лекарь ушел.

А Саша ответил:

— Тяжело ему сознавать, что сделать не дают, от чего польза была бы. За три года знакомства ни разу таким не видывал. Когда к тебе шли, все уговаривал меня уезжать скорее, как болезнь может и полгорода пожрать.

— А ты?..

— Не знаю, как поступить. От перевода на Балтийское, который адмирал устроить предлагал, я начисто отказался, но на севастопольскую эскадру съехать могу в любое время, раз адъютантство мое кончается. А с другой стороны, как подумаю, что тем, подобно Брокнеру, Леонтовичу и другим господам, отсюда побегу, то уж больно противно. Говард иноземец, русского языка не знающий, наших колодников лечит, кормит, одобряет, а те, кому надлежит о них, о городе и войске радеть, либо дезертируют, либо на экономии от покойников наживаются… Вот пока и не прошусь в Севастополь. Пусть Говард видит, что не все наши чиновники таковы.

— Он на Василии Прокофьиче то видит, — заметил Непейцын.

— На счастье, двое таких лекарей в гарнизоне — еще Белкин из морского гошпиталя. Но все-таки подумай, Говард каков! На первом обеде у адмирала говорил, что в Херсоне задержится, только чтобы со старым знакомцем Пристманом повидаться и записать, что видел дорогой от Петербурга. А вместо того два месяца живет. Видно, как, скажем, воров чужое добро притягивает, так великодушное сердце не может от страданий чужих оторваться…

— И колодников, по-моему, не только калачи радуют, но и то, что в острог не боится войти, коснуться их, — сказал Сергей.

— Конечно, — подтвердил Саша. — Но и калачи очень там нужны. — Он встал, прощаясь. — Так, выходит, рождество в Херсоне празднуем? Ежели, конечно, не перемрем все…

— Постой, — остановил Сергей. — Не пойму, почему тебе, раз Николай Семенович предлагает, не перевестись в Балтийский флот. От войны не увиливаешь, — она и там идет, а, наверно, адмирал долго без должности не будет, и ты опять к нему адъютантом.

Саша невесело усмехнулся:

— Сего-то я и не хочу…

— Чего не хочешь? — не понял Непейцын.

— Служить больше при нем не хочу… Удивлен? Так представь, я к адмиралу охладел.

— Быть не может! Отчего?

— Оттого, что открыл у сего кумира своего некий изъян.

— Неужто нечестен? При сдаче обнаружилось?