Повесть о Сергее Непейцыне

— Несчастным! — ответил старик. Это слово он произносил по-русски: «Несшастным». — О, молодому офицеру будет только полезно посмотреть, как они живут, я к тому же помочь донести туда булки, которые зовут «калашики». Или у него есть дело более важное или более доброе?.. Так пусть вольный слуга принесет ему шляпу и палку, пока сам Говард захватит то же и еще сумку с лекарствами.

Так случилось, что 1 ноября Сергей направился в острог, стоявший на большой дороге, что поворачивала влево перед крепостными воротами и вела в Кременчуг. До сих пор он только издали видел тын из вкопанных в землю бревен и никогда не думал, каково там внутри, кто и за что заключен. Видел иногда, как колодники, брякая цепями, шли по улице под конвоем и прохожие кидали им гроши. Слышал, что милостыня арестантам дело истинно доброе — казна почти ничего не отпускает на их пропитание, а когда работают в крепостях или еще где, то начальство обсчитывает.

В одном из последних домиков города находилась пекарня. Здесь уже были приготовлены три корзины с теплыми калачами. В окованные железом ворота острога их пропустили сразу. Караульный унтер доложил Непейцыну, что господин пристав отлучились, но старого барина — он кивнул на Говарда — приказано пускать в любое время и с провожатыми. Однако надобно его благородию знать, что арестанты — народ отпетый, сейчас обкрадут, ежели не остерегаться… Открыли вторые ворота, и посетители оказались во дворе, на котором стояли три каменных каземата с железными решетками в окнах. Вокруг каждого прохаживался часовой. На веревке, протянутой вдоль тына, сушилось тряпье.

Приказав слуге остаться на дворе с двумя корзинами, Говард сказал, чтобы Сергей шел с ним, и направился к ближнему каземату, дверь которого шедший с ним унтер предупредительно открыл, отодвинув массивный засов. Еще на дворе слышался гомон голосов и звон цепей. Когда вошли, шум почти оглушил Непейцына, и дыхание перехватило, так тяжел был воздух.

Помещение было разгорожено в длину тесовой стойкой, к которой с обеих сторон примыкали двухъярусные нары.

Под окнами шли лавки. На нарах и на лавках сидели и лежали арестанты с наполовину бритыми головами и лицами. Другие шли в разных направлениях, но при появлении Говарда остановились, обернулись к двери, и сразу стало тихо.

— Здравствуйте! — сказал Говард по-русски.

— Здравствуй, барин!.. Здравствуй, добрый человек!.. Здравствуй, ваше благородье!.. — раздалось со всех сторон, и на большинстве лиц показалась улыбка.

— Староста Петра! — позвал англичанин, твердо выговаривая чужие слова. — Спросите, я не ошибся, здесь старостой Петра? — обратился он по-французски к Сергею.

— Тебя Петром звать? — спросил Непейцын вышедшего вперед высокого плечистого арестанта. У него не только были выбриты, как у всех, половина головы, бороды и один ус, но еще на щеках и на лбу стояли выколотые буквы — знак осуждения за разбой пли бунт.

— А как же, я и есть! — отозвался арестант, широко улыбаясь обезображенным лицом.

— Поручите ему раздать калачи слабым, а другим я дам на хлеб и сбитень. И пусть покажут больных, — сказал Говард.

Сергей перевел.

— Все, как велят, сделаем, ваше благородье, — ответил Петр и принял от Непейцына корзину. — Козёл! Веди господ к Онисиму…

Тощий арестант выступил вперед. Говард и Сергей пошли за ним. Сзади раздавался голос Петра, вызывавшего тех, кому следовало получать калачи, и возобновился топот и приглушенный звон кандалов. Из уважения к Говарду их поддерживали при движении.

У дальнего края нар Козел остановился. Сначала Сергей ничего не разобрал, кроме кучи тряпья. Потом рассмотрел запрокинутую голову, торчащую вверх половину бороды. Козел шагнул к лавке и отпихнул кого-то от окна. Стало светлее. Говард приподнял тряпки, нащупал запястье. Сергей содрогнулся — казалось, арестант уже умер: борода так же недвижно торчала вверх.

— Пусть дадут воды! — сказал Говард, положив руку на прежнее место и заглянув в лицо больному.

Непейцын не поспел перевести, как Козел подал деревянный ковшик. Говард перелил немного воды в вынутый из сумки стаканчик, всыпал туда какой-то порошок и, уверенно, но бережно приподняв голову больного, влил в полуоткрытый рот. Сергей видел, как задвигался синеватый кадык, как часть лекарства потекла из угла бескровных губ. Англичанин уложил арестанта, покачал головой и сказал:

— Пусть ведут к другому.

Второй больной был обращен ногами к переборке, так что Сергей видел только обросшую щетиной половину головы, боком лежавшую на полене вместо подушки, да цепь, отходившую от железного ошейника и тянувшуюся к толстому чурбану, стоявшему под нарами.

Между короткими волосками на темени блестела испарина, лоб был красен, больной что-то бормотал.

— Вот почти предел бесчеловечности, — сказал Говард, указывая на чурбан и цепь.

Арестант, сидевший рядом, встал, и, заняв его место, Говард принялся, наклонившись, рассматривать больного и ощупывать его грудь без малейшей брезгливости засунув руку под рубаху. И опять достал порошок, разболтал в воде и дал выпить колоднику.