Повесть о первом взводе

Птичкин вскочил на ноги. Один миномет лежал, зарывшись жерлом трубы в землю. Другой скособочился на одной ноге, поджав другую, перебитую осколком. А в стороне и возле самих минометов лежали вжавшиеся в землю солдаты. Птичкин бросил последнюю гранату, рванул из-за спины автомат и стрелял, пока не кончились патроны в диске.

Рядом строчил автомат Гогебошвили.

- Собаки! Бешеные собаки! - кричал, Гогебошвили. И еще что-то кричал по-грузински, длинное и злое. Птичкин не знал грузинского языка, но понимал, что это ругательства. Закончил Гогебошвили на чистейшем русском, вполне понятном Птичкину языке.

* * *

- Ну как, порядок? - встретил их Логунов.

- Разделали гадюшник... - Птичкин был доволен вылазкой. - Оба миномета вдрызг.

- А расчеты?

- Какие могут быть сомнения... - Когда Гогебошвили поднялся на краю балки, с гранатой в одной руке, автоматом в другой, и стал ругаться, минометчики пришли в ужас.

- Подожди, дорогой, - остановил его Гогебошвили, - я не ругался, это я с ними так разговаривал.

- Ты ругался. Вы бы слышали, как ругается этот сын гор. В жизни такого не встречал, даже в портовой пивной. А туда приходили крупные специалисты. Он ругался, как сапожник, которому выплатили премиальные. И сразу на двух языках.

- Не трепись, - попросил Логунов. - Они что, удрали?

- Почему удрали? Не за этим мы туда ползли, сбивая коленки. Так, генацвале?

- Так, - подтвердил Гогебошвили.

- Можешь записать: при смелой вылазке наших артиллеристов уничтожено два батальонных миномета и до пятидесяти солдат противника.

- До двадцати, дорогой, - поправил его Гогебошвили.

- Хорошо, - не смутился Птичкин. - До тридцати.

- Двадцать! - стоял на своем Гогебошвили.

- Ну что ты пристал, - возмутился Птичкин, - тебе что, фрицев жалко? Нет, я его взял с собой, - обратился он за сочувствием к Трибунскому, - хорошее дело для человека сделал. Так он мне теперь слова сказать не дает. Ну что ты так смотришь на меня, дорогой? Ну что ты так смотришь? Я же говорю, уничтожено два миномета и двадцать фашистов.

- Сержант, танки пишлы, - доложил Григоренко.

* * *

Пять танков по-прежнему обстреливали деревушку. Сейчас из-за холмов вышли и двинулись к деревне еще две группы, по четыре танка в каждой. На броне сидели автоматчики. Танки шли медленно, осторожно, будто прощупывая брод в реке. То один, то другой делал короткую остановку, стрелял и снова двигался вперед.

Получалось, по четыре танка на каждый наш, да еще один в остатке. Если бы немецкие машины оказались сейчас поближе к орудиям, Логунов открыл бы огонь. Но стрелять почти за два километра? Толку от такой стрельбы никакого. А орудия демаскируешь. Оставалось одно: смотреть на танковый бой и дожидаться своей очереди.

Наши танкисты подпустили немцев к околице и ударили в упор. Застыла одна немецкая машина, слетела гусеница у другой, и он завертелся на одном месте, задымила третья. Остальные, продолжая стрелять, подходили к деревне, ныряли в стелющийся по земле дым пожара и исчезали между домами.

* * *

Танковый бой шел в селе. Суматошный и совершенно беспорядочный танковый бой между домами, сараюшками, курятниками. Бой, во время которого никто никого толком не видит, никто не знает, где свои, где чужие, и каждая машина действует на свой риск и страх, каждый экипаж воюет сам по себе. Бой с засадами, неожиданными выстрелами из-за угла, без фронта, без тыла, без флангов.

Таким наблюдали его артиллеристы. Они видели, как метались по деревне бронированные машины, как прятались они за строениями, как, неожиданно пройдя сквозь полуразрушенный дом, выходили в тыл друг другу и стреляли, стреляли.

Артиллеристы ничем не могли помочь нашим танкистам. В этой суматохе, когда то одна, то другая машина на мгновение появлялась из-за горящего дома и тут же исчезала, невозможно было разглядеть, какая из них своя, какая - чужая. А и разглядишь, выстрелить все равно не успеешь.

Почти все село уже охватило пожаром, а бой постепенно смещался к северной окраине Лепешек, к артиллерийским позициям. Глухие выстрелы танковых пушек звучали все реже, и наконец, стало тихо. Прекратилось всякое движение. Над Лепешками поднимались столбы дыма и пламени.

- Хорошие были ребята, - сказал Трибунский.

- Почему они не отошли? - лицо у всегда невозмутимого Баулина вытянулось, уголки губ опустились, словно он собирается заплакать.

- Куда отойти? - спросил Птичкин.

- Сюда, к нам. - Мы бы их прикрыли. Еще как прикрыли бы. Потом разом бы ударили, вместе.

- Не могли они отойти, - Логунов, не отрываясь, смотрел на горящее село, пытаясь разглядеть там что-нибудь. - В чистом поле их бы просто расстреляли. Три - против тринадцати... А в деревне они могли драться. Вот и воевали...

- Лейтенант у них был веселый, - вспомнил Птичкин. - Твой земляк, Трибунский, уралец.

- Все мы земляки. Одна у нас земля... У нас одна, у фашистов - другая. - Логунов по-прежнему не сводил глаз с горящей деревни, то ли ожидая, что в просветах дыма и огня появятся немецкие машины, то ли не верил, что все кончено, надеялся увидеть своих.