Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине)

— Много? — Петерсон нахмурился. — Жалкий болтун! Судить такого по всей строгости революционного времени!..

— Да вы не сомневайтесь, товарищ комиссар, — успокоил его Никаноров. — Ничего такого, — он подчеркнул последнее слово, — он мне не говорил. Всю дорогу стихи читал.

— Стихи! — повеселел Петерсон. — Пушкина? Лермонтова?

— Райниса я де… декла… Тьфу! — Берзин снова принялся пить из чайника. — Не выговаривается!

— Райниса? По-латышски? — Петерсон раскатисто захохотал. — И вы, товарищ Никаноров, поняли?

— А как же! Хорошие стихи! Правильные! Про революцию.

Потом матрос ушел. Петерсон проводил его до лестницы, еще раз поблагодарил и, возвратившись в комнату, увидел, как громоздкий Берзин пытался улечься на составленные стулья. Стулья разъезжались, и Эдуард Петрович с грохотом валился на пол, чтобы тут же встать и снова лечь на неподатливое ложе.

— Хорош! Ничего не скажешь! — Петерсон постелил ему на диване, сел рядом.

— Двое… двое — на одного! Споили, гады! Рейли и эта… как ее… Елиза… нет… Елена Николаевна. Прекрасная Елена!

— Какая еще Елена?

— Красивая гадина! Шлюха! Я, говорит, с самим Распутиным спала. Теперь латыша запо… заполучила. Только, скажу… я тебе… комиссар… ничего она… Ну да ладно… Завтра расскажу… Я все, все запомнил… Все!

И заснул, как будто провалился в черную, бездонную пропасть.

А Петерсон долго сидел рядом и думал о том, что встают и будут вставать на пути безмятежно спящего сейчас Берзина призраки прошлого, облаченные в дипломатические фраки и кургузые поддевки спекулянтов, в офицерские френчи и меховые манто.

Петерсон вспомнил, как два дня назад к нему пришел Берзин. Свою взволнованность он пытался прикрыть нарочито шутливым тоном. Петерсон как раз заканчивал телефонный разговор с Петерсом, который просил поддержать Эдуарда Петровича в его нелегком деле, по возможности освободить от текущих забот по дивизиону. Петерсон повесил трубку и, чувствуя некоторое смущение от того, что речь шла о человеке, который стоял перед ним, сделал вид, что занят просмотром бумаг, разбросанных по столу.

— Заходи, заходи! Рассказывай…

— О чем рассказывать? — бодро проговорил Эдуард Петрович и уселся напротив комиссара.

— Вот чадушка! — Петерсон отложил бумаги в сторону. — Ведь это ты ко мне пришел — тебе и рассказывать. Как настроение, как…

— А про погоду можно? — с иронией спросил Берзин.

— Можно и про погоду. — Петерсон словно не понял иронии.

— Ну, тогда не буду… Я лучше тебе про деньги расскажу…

— Давай, давай!

Берзин заглянул в глаза комиссара — лучистые, с веселыми искорками.

— Скажи, Карл, ты когда-нибудь миллион видел?

— Миллион? Нет, не видел… Два — видел, — Петерсон явно подыгрывал Берзину.

— Где? — с живым участием спросил Берзин.

— Во сне. Лет пятнадцать назад. А что?

Игра начинала нравиться и Берзину. Он сделал озабоченное лицо:

— Да вот, понимаешь, какая штука… Хотел я тебе миллион рублей предложить… Золотом, конечно, — он притворился расстроенным. — Да раз ты два миллиона видел, то не знаю, как и быть…

— А ты предлагай, предлагай! — сдерживая улыбку, попросил Петерсон.

— Может, мало — миллион?

— Два — лучше. А три — так и вовсе будет в самый раз.

— Три? — удивился Берзин. — Это ты хватанул лишку! Хотя, если вдуматься, за целую дивизию и три не жалко… Дивизия-то какая! Молодец к молодцу! Ребята — орлы! Верно? — Берзин встал, прошелся по комнате. — Продадим, значит, латышскую дивизию за три миллиона? Полтора тебе, полтора мне. Идет!

— Нет! — Петерсон решил «поторговаться». — Два мне, один тебе.

Берзин сокрушенно вздохнул:

— Жадность, Карл, это самое отвратительное человеческое качество. Так и в Библии сказано… Полтора миллиона тебе, полтора мне. Больше никак не могу. Самому деньги нужны. По рукам?

— Ладно, черт с тобой! Только деньги вперед.

Так закончилось шутливое вступление к серьезному разговору. Разговору, во время которого Берзин четко и подробно рассказал о своей беседе с дипломатами. «Этот человек — прирожденный чекист», — подумал тогда Петерсон.

…Утром Берзин ничуть не обиделся, когда Карл Андреевич как следует всыпал ему за вчерашнее. Сказал только, что чертовски трудно было перепить ирландца, но что в следующий раз он постарается уклониться от таких питейных соревнований. Петерсон уловил в этих словах не формальное оправдание или извинение, а решимость действовать иным путем.

Приехал Петерс, и Берзин неторопливо, не упуская деталей, рассказал о вечере в ресторане, «визите» налетчиков. (Петерс о нем знал из ночной оперативной сводки, знал он и о том, что под утро главаря налетчиков — Геннадия Рыхлина, известного под именем барона Брамбеуса — арестовали и доставили в ВЧК.) Потом объяснил, какие задания получил от Рейли.

— Через неделю мне надо представить ему командиров воинских подразделений, перешедших на сторону англо-французов.

— Списки командиров? — уточнил Петерс.

— Нет, так сказать, в натуральном виде.

— Хорошо! Мы подберем тебе людей. Проинструктируешь их сам. Что еще?

— Узнать, какие части охраняют золотой запас на станции… Вот черт, забыл!..

— Митино? — подсказал Петерс.

— Совершенно точно — Митино.

— Зачем это нужно?