Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине)

Молоденькая медицинская сестра только вздыхала, глядя, как мучается, томится этот огромный бородатый латыш. Врач же, сухонький старичок в старомодном пенсне, сердито супил брови и спрашивал:

— Вы хоть дали сдачи? Нокаутировали хотя бы одного?

Вначале Берзин слабо улыбался и молчал. Дня через два врач получил на свой вопрос ясный, но неожиданный ответ:

— Двух придушил, третьего утопил в собственной крови, а четвертый в ужасе выбросился из окна. Сам, без посторонней помощи.

— Из-за чего же разыгрались такие страсти-мордасти? — делая вид, что верит Берзину, спросил врач.

— Из-за бабы, конечно, — без запинки врал Эдуард Петрович. — Цыганка! За нее и голову отдать не жалко…

Вскоре дело пошло на поправку. И вот однажды в больничный двор въехала тюремная машина и забрала Берзина на виду у больных. Все были уверены, что бородатый латыш действительно опасный преступник.

А в машине сидел Петерс. Он молча пожал руку Эдуарду Петровичу и всю дорогу до Лубянки сосредоточенно глядел в маленькое, зарешеченное окошко. Яков Христофорович понимал, что избиение Берзина — дело рук Рейли. Ни капли не сомневаясь в том, что Эдуард Петрович выдержал это жестокое испытание — иначе его бы не было в живых — Петерс все эти дни спрашивал самого себя: «Как бы поступил я, окажись на месте Берзина? Плюнул бы врагам в глаза? Или схватился бы с ними в единоборстве? Но о каком единоборстве может идти речь, когда их пять-шесть человек, а я один? И все-таки я бы боролся и придумал бы что-нибудь такое… Что-нибудь такое… А что?»

Берзин же ехал в машине и улыбался. Взволнованное чувство одержанной победы не покидало его в эти дни. Оно особенно возросло, когда медсестра принесла ему записку: «Молодец! Мы верим в ваши силы. Константин»,

Они верили! Значит — он победил! Значит — операция не сорвалась, как он предполагал в самом начале схватки.

Яков Христофорович распахнул окно кабинета и повернулся к стоявшему в дверях Берзину.

— Проходи! Садись! — он вгляделся в осунувшееся лицо Эдуарда Петровича, участливо заметил. — Похудел, сильно похудел. А теперь рассказывай, драчун, что ты там натворил.

Коротко рассказав о встрече с Рейли в кафе «Трамбле», Берзин стал вспоминать, что же произошло на следующий день вечером.

А случилось вот что.

Он шел по Мясницкой, намереваясь побывать в школе живописи у Абрама Ефимовича Архипова, о котором много слышал. Школа находилась возле Мясницких ворот, и Берзин был уже недалеко от, нее, когда к нему подошли три патрульных.

— Ваши документы, товарищ!

Берзин протянул удостоверение.

— Вам придется с нами пройти, — по-латышски сказал старший патрульный. — Не беспокойтесь, товарищ командир, много времени это не займет.

По дороге ему объяснили, что примерно час назад задержали подозрительного субъекта, который выдал себя за командира роты одного из латышских полков.

— Вы нам очень поможете, если опознаете этого человека. Сдается, никакой он не красный командир, а белогвардейский шпион.

По дороге Эдуард Петрович даже не подумал, что сопровождавшие его стрелки могут оказаться не красноармейцами, а людьми Рейли. Но он понял это сразу, как только «патруль» привел его в мрачный полуразвалившийся дом где-то возле Сретенских ворот. И поняв, что попал в руки врагов, он как-то сразу оцепенел.

— Вначале они расспрашивали, кто я да откуда, — рассказывал Берзин. — Ну а потом пустили в ход кулаки. Сознаюсь, на первых порах — дал сдачи… А затем… Они связали меня и били, пустили в ход резиновые шланги.

— Чего же они хотели?

— Сознавайся, говорили, за сколько продал Советскую власть акулам империализма.

— Ну а ты как?

— Ясно как: не продавал, мол, и весь сказ… Под утро они меня развязали и бросили. Сами ушли. Сколько лежал — не помню. Очнулся — светает. Увидел на столе телефон… полевой телефон. Нарочно, гады, поставили, чтобы я мог позвонить в Чека и выдать себя. Добрался я до него, крутанул ручку и слышу нежный-нежный голосок телефонной барышни. Веришь, Яков Христофорович, от этого голоска у меня… В общем, чуть не расплакался… Говорю ей номер, а она твердит одно: громче, товарищ, я вас не слышу… А у меня и голос пропал. Кое-как все же дозвонился… Константину, то бишь Рейли. Двадцать восемь — восемьдесят три… А он спросонок не понимает, что мне от него надо.

— Ну! Ну! — Яков Христофорович весь подался вперед.

— Я ему: так, мол, и так — нас предали. Спасайте, как говорится, женщин и детей, а я продержусь.

— Молодец! Мо-ло-дец! Ты понимаешь, какую штуку ты выкинул? Это же просто замечательно! — Яков Христофорович звонко рассмеялся. Теперь они в тебя поверили!.. Навсегда поверили! Понимаешь?

Беседа их длилась долго. Изредка Петерс подходил к телефону, отдавал распоряжения, спрашивал, отвечал на вопросы.

Эдуард Петрович рассказал, как ранним утром в комнату, где сидел он взаперти, снова ворвались «патрульные», ни слова не говоря, ни о чем не спрашивая, опять избили его. Потом завязали глаза, кинули в крытую повозку и долго возили по булыжным мостовым… Потом выбросили. Он лежал, вслушиваясь в наступившую вдруг тишину. Болела голова, ноги, живот. Потом его подобрали свои.