Повесть о любви и тьме

В Палестину? Ни в коем случае: чтобы такой человек, как он, взял молодую жену и сына-младенца, дезертировал с поля боя, убежал, скрываясь от насилия крикливой черни в какой-то пустынной провинции Леванта, где какие-то отчаявшиеся евреи пытаются создать отгороженную от мира, вооруженную нацию?.. Подобную идею они – по великой иронии! – переняли, по-видимому, у худших из своих врагов.

Нет! Дядя Давид решительно остается здесь, в Вильне, на своем посту, в одном из окопов на переднем крае – там, где европейское просвещение, разум, широта взглядов, терпимость и либерализм сражаются не на жизнь, а на смерть с бушующими, угрожающими все потопить волнами варварства. Тут я буду стоять, ибо не могу иначе.

До конца.

17

Бабушка окинула все вокруг испуганным взглядом и тут же вынесла свой знаменитый приговор, который станет ее девизом на все двадцать пять лет ее жизни в Иерусалиме: “Левант кишит микробами”.

Отныне и навсегда дедушке предписано было подниматься в шесть утра и, вооружившись выбивалкой, лупить смертным боем матрацы и постели, каждый день проветривать покрывала и подушки, опрыскивать весь дом дезинфицирующим раствором, помогать бабушке остервенело кипятить овощи, фрукты, белье, полотенца и кухонную утварь. Через каждые два-три часа он должен был хлорировать унитазы и раковины. Раковины всегда были заткнуты пробкой, и на дне их постоянно оставался раствор хлора или лизола. Так защитный ров, наполненный водой, окружал стены средневекового замка, а наш ров должен был защитить нас от вторжения тараканов и прочих мерзавцев, денно и нощно готовых ринуться на нас из канализации. Даже “ноздри” раковин, эти маленькие дырочки у верхнего края, предназначенные для стока воды, если она вдруг переполнит раковину, даже эти дырочки затыкались самодельными, слепленными из растопленного мыла пробками, чтобы злокозненный враг не исхитрился проникнуть через них. Сетки от комаров на окнах всегда источали запах порошка ДДТ. Во всем доме постоянно витали испарения от дезинфицирующих растворов. Мутное облачко из паров спирта, мыла, паст, растворов, приманок, ядохимикатов, талька стояло во всех комнатах, и, возможно, даже от гладкой кожи бабушки веяло этим запахом.

И тем не менее порой в ранние закатные часы приглашались в дом начинающие писатели, два-три просвещенных коммерсанта, кое-кто из молодых многообещающих ученых. Конечно, уже не Бялик и Черниховский, уже не на те полные радостного оживления ужины, собиравшие столько участников. Бедность, теснота, тяготы жизни вынудили бабушку довольствоваться меньшим: Хана и Хаим Торен, Эстер и Исраэль Зархи, Царта и Яаков-Давид Абрамские, порой кто-нибудь из друзей семьи, беженцы из Одессы или Вильны – господин Шейнделевич с улицы пророка Иешаяху, господин Качальский, владелец торгового предприятия с улицы Давид Елин, два юных сына господина Качальского, уже тогда считавшиеся перспективными учеными и занимавшие некое таинственное положение в подпольной организации Хагана. Иногда приходила супружеская пара Бар-Ицхар (Ицелевич) из квартала Макор Барух: он – человек, на чьем лице застыло выражение вечной грусти, – торговал галантереей, она делала на заказ парики и шила корсеты; оба – рьяные ревизионисты, всем сердцем ненавидевшие Социалистическую партию.

Бабушка готовила угощение, расставляла его в строгом порядке, словно на военном параде, – на кухонном столе, на мраморной столешнице у раковины. Вновь и вновь она отправляла дедушку с полными подносами на передний край, чтобы подать гостям, к примеру, холодный красный борщ, в котором посреди каждой тарелки плавал крутой айсберг сметаны. Или поставить перед ними подносы с очищенными мандаринами, свежими либо сушеными фруктами, орехами, миндалем, изюмом, фигами, засахаренными апельсиновыми корками, вареньями, конфитюрами и другими сладостями, пирожками с маком и вареньем, яблочным штруделем или особенной деликатесной выпечкой из слоеного теста.

И здесь тоже обсуждали злободневные вопросы, говорили о будущем народа и мира, осуждали социалистов, погрязших в коррупции, их лидеров – чинуш-пораженцев, пресмыкающихся перед чужеземным хозяином. Что же до кибуцев, то они виделись из бабушкиной кухни опасными большевистскими ячейками, где процветают анархизм и нигилизм, где все дозволено, откуда распространяются распущенность и произвол. Их считали осквернителями национальных святынь, а также паразитами, жиреющими на общественных деньгах, эксплуататорами, грабящими национальные земельные фонды, – словом, многое из того, что в будущем будет говорить о кибуцах “Восточная радуга”, радикальная группа евреев, выходцев из арабских стран, уже было сказано гостями, собиравшимися в иерусалимском доме моего дедушки. Похоже, эти застольные беседы не приносили особой радости их участникам – иначе с чего бы замолкали они, едва заметив меня, переходили на русский, а то и вовсе закрывали дверь, отделявшую гостиную от башни из чемоданов, что возводил я в кабинете дедушки?

* * *