Но вот Гэндзи достигает Высочайшей усыпальницы, и Государь вспоминается ему так ясно, словно он видит его перед собой. Увы, какое бы высокое положение ни занимал человек, нет средств удержать его в этом мире, и остается лишь оплакивать его утрату.
Обливаясь горькими слезами, Гэндзи рассказывает о своих бедах, но, увы, не тщетно ли ждать ответа? Неужели ни одного наставления, ни одного совета не суждено ему больше услышать?
Могила заросла буйными придорожными травами, и, пока подходил он, раздвигая их, его платье еще больше увлажнилось. Внезапно луна скрылась за тучами, сгустились черные тени под деревьями, стало жутковато. С чувством, что ему никогда уже отсюда не выбраться, Гэндзи склоняется перед могилой, и вдруг, словно живой, явственно различимый во тьме, встает перед ним Государь. Гэндзи холодеет от ужаса, кровь леденеет в его жилах, по телу пробегает дрожь.
Когда совсем рассвело, Гэндзи возвратился домой и написал письмо принцу Весенних покоев. Гонцу было приказано вручить его Омёбу, которую Вступившая на Путь Государыня оставила при принце вместо себя.
«Сегодня я покидаю столицу. Больше всего я сожалею о том, что мне не удалось навестить Вас перед отъездом. Надеюсь, Вы понимаете, что мне приходится теперь испытывать, и объясните все принцу,- написал он ей:
Письмо он прикрепил к ветке вишни, с которой осыпались почти все цветы.
- Вот, извольте взглянуть, говорит Омёбу принцу, и он, совсем еще дитя, смотрит озабоченно.
- Что прикажете ответить? - спрашивает Омёбу, и принц говорит:
- Напишите господину Дайсё так: «И на несколько дней расставаясь с тобой, я не мог не грустить. Что же будет теперь, когда ты так далеко уезжаешь?»
«Весьма незамысловатый ответ»,- думает Омёбу, с жалостью и умилением глядя на принца. Ей вспоминаются те давние дни, когда сердце Гэндзи сгорало от недозволенной страсти; перед ее мысленным взором встает он сам - таким, каким был тогда. И он, и ее госпожа могли бы прожить свой век беспечально, но сами же навлекли на себя столько страданий. И не она ли, Омёбу, была тому виною?.. Вот как ответила она Гэндзи:
«Велико мое горе, и я едва собралась с силами, чтобы написать Вам. Я передала принцу Ваши слова, и он так печален, что сердце разрывается от жалости».
Она писала бессвязно, неверной рукой, изобличающей душевное волнение:
Так, пройдет время - и…»
Гонец ушел, а дамы, прислуживающие в Весенних покоях, долго еще шептались о чем-то, печально вздыхая.
Ни один человек, хоть однажды видевший Гэндзи, не мог оставаться равнодушным, глядя на его омраченное печалью лицо. Тем более велико было горе тех, кто ежедневно прислуживал ему. Даже самые ничтожные служанки и уборщицы, о существовании которых он и не подозревал, привыкши жить под сенью его милостивого покровительства, печалились и плакали тайком. Не видеть его хотя бы некоторое время казалось им тяжким испытанием. Да и кого могла радовать мысль о скорой разлуке с ним?
С семи лет Гэндзи ни днем, ни ночью не покидал высочайших покоев, а как Государь выполнял все его просьбы, вряд ли нашелся бы человек, который хоть раз не прибегнул к его посредничеству и был бы теперь вправе не чувствовать себя обязанным ему. Среди высшей знати, чиновников Государственного совета и прочих важных особ многие были так или иначе облагодетельствованы Гэндзи, а среди людей низкого звания таких было еще больше, и вряд ли они забыли об этом, однако никто из них не решился выразить Гэндзи свое сочувствие, ибо все знали, сколь быстры на расправу нынешние правители. Разумеется, многие жалели его и втайне порицали находящихся у власти, но, видно, каждый думал: «Ну, пожертвую я своим положением и отправлюсь засвидетельствовать ему почтение - какая ему от того польза?»
К человеку, попавшему в немилость, многие начинают относиться с неприкрытой враждебностью, и Гэндзи в последнее время имел немало возможностей укрепиться в мысли о том, сколь далек от совершенства этот печальный мир.
Весь тот день Гэндзи провел в праздности, беседуя с госпожой, а когда стемнело, совсем как обычно, стал собираться в путь. Не желая привлекать к себе внимания, он, как подобает страннику, облачился в простое охотничье платье.