Повесть о детстве

Люди провожали его пристальными взглядами и вздыхали с облегчением, когда он наконец исчезал. Сразу начинались разговоры о том, что не такой уж сильный Доля, что он просто нахал, что он «представляется», что он, хотя и сильный, по дурак. Да, дурак! На последнем особеппо настаивали люди тщедушные и узкогрудые. Возможность хоть так обругать сильного, здорового Долю, которому они тоскливо завидовали, доставляла им огромное удовольствие. Но, ругаясь, они готовы были сию же секунду отдать Доле весь свой ум п все свои доблести в обмен на кусочек его здоровья. Всех больных огорчало не только его пребывание в местечке. Вообще его существование на белом свете было им неприятно. «Здоров как бык! — бурчали они.— И хоть бы когда-нибудь у него болели зубы!»

Мойше слушал всё это, молча заходил в лавку, просил приготовить ему небольшую покупку - крупы, сахара, масла, муки. И, пока взвешивался товар, оп с любопытством вертел на указательном пальце маленькую пудовую гирю. Уже это не предвещало ничего хорошего, и хозяин аккуратненько заворачивал кулёчки, заискивающе засматривая в глаза Доле и боясь сказать лишнее слово.

Только однажды у Доли произошла осечка. Он вошёл в магазин Гозмана и, остановившись у прилавка, принялся рассматривать обувь. Двери были открыты, и Сёма вместе с другими любопытными наблюдал за происходящим. Мойше отбросил в сторону пару жёлтых туфель и попросил показать что-нибудь шевровое. Чёрные ботинки, высокие, с пряжками, видно, пришлись ему по вкусу, и он, причмокнув, сказал:

— Вот это товар! Я здесь имею долю.

В это время из конторки вышел Гозман и, заложив большой палец левой руки в карманчик жилетки, приблизился к Мойше.

— Что вы сказали? — спокойно спросил он, приподняв правую бровь.

— Я здесь имею долю,— повторил Мойше, с удивлением рассматривая осмелевшего купца.

— Почему? — заинтересовался Гозман.

— Так просто.

— А-а,— протяжно произнёс купец,— а я думал, что вы мой компаньон!

Присев на стул, Гозман задумчиво почесал затылок и, закрыв глаза, вытянул ноги. Через секунду он взглянул на Долю и удивлённо спросил:

— Вы ещё здесь? А я думал, что вы давно ушли.

Мойше пожал плечами, озадаченный неожиданным отпором, и, не глядя ни на кого, повернул к выходу. Большой, широкоплечий, он вдруг показался смущённым и маленьким, а купец продолжал сидеть на стуле и рассеянными глазами провожал непрошеного гостя. Сёма с досадой плюнул и пошёл вслед за Долей. Он готовился к приятному зрелищу. Он ждал, что вот-вот посрамлённый и испуганный Гозман убежит в конторку, но вышло наоборот. Спокойствие купца ошеломило Долю, и он сдался. Может быть, сейчас, идя по улице, Доля уже забыл о происшествии в магазине, но Сёме, у которого с хозяином были свои счёты, эта победа доставила мало удовольствия.

— Скажите,— отважился спросить Сёма,— почему вы его не толкнули?

— Воробей,— засмеялся Доля,— ты уже хочешь клевать?

— Да,— вздохнул Сёма,— если б мне вашу силу!

— А в участок ты бы за меня сел? — Доля, опустив голову, взглянул па Сёму и, улыбаясь, подбросил его вверх, как мячик.— Хорошо? Может быть, ещё раз?

— Папа! — раздался крик.

И Мойше, спрятав за спину руки, прошептал Сёме:

— Это моя дочь!

Похоже было, что Доля испугался её появления. Но Сёма не собирался бежать. Он вспомнил слова Пейси о «хворостиночке» и решил сам посмотреть на неё. Интересно, какая может быть дочь у Доли! Девушка приближалась к ним. В тёмном ситцевом платье с высоким воротпиком она казалась даже старше Сёмы. Она не опустила глаза, как это часто делали при встрече девочки, а посмотрела на Сёму в упор строгим и каким-то пробирающимся далеко взглядом.

— Ты мог разбить мальчика, — тихо сказала она отцу и вновь посмотрела на Сёму.— Разве ты не видишь, что он слабенький? — укоризненно спросила она Долю.

Доля молча поднял свою большую красную руку и провёл ею по голове дочери. Девушка улыбнулась, её бледное, строгое лицо покрылось лёгкой краской, но глаза, какие-то особенные, чёрные грустные глаза смотрели испытующе строго. Никогда ещё в жизни Сёма не видел таких больших и глубоких глаз — казалось, они забирали его всего целиком, с измятой кофтой, с коротенькими, узкими штанами, с рыжими шнурками на ботинках. Глаза были какие-то чистые, словно вымытые, и тихий, добрый свет падал на него, и ему было почему-то стыдно, и дыры на его штанах шевелились, как живые.

Сёма неуклюже кивнул головой и побежал без цели, без толку, не думая ни о чём. Сердце стучало так сильно, что казалось, будто оно бьётся в горле. Он остановился, вздохнул, широко раскрыв рот, и понял, что произошло что-то непоправимо ужасное. Подняв глаза, он увидел вечернее небо, тёмное, низкое, с одинокой жёлтой звездой. Надо было идти домой, но ноги не слушались его, да и пе мог он идти сейчас в маленькую комнату. Он должен был оставаться здесь, па этом широком пустыре, где всего так много: воздуха, земли, неба.