Повесть о детстве

«Мамаша» неожиданно для всех устроила аукцион в пользу детей героев, и с ней вместе у столика под белой шёлковой крышей стояла жена Магазаника. Сёма со стариком Залманом Ша-цем пришёл посмотреть на эту торговлю. Они остановились поодаль и молча наблюдали за дамами. Вскоре к ним подошёл господин Гозман и с серьёзным видом положил па стол бумажку, точно он действительно верил в эту игрушечную затею. Появился и Магазаник, сопровождаемый Фраймапом. Он вежливо поклонился «мамаше» и, вытащив из кармана старый, потёртый кошелёк, протянул дамам десять рублей. Оглянувшись, он увидел Залмана и Сёму и, тяжело ступая, направился в их сторону. Фрайман побежал за ним.

— Да,— сказал Магазаник, вздохнув,— сейчас нужно думать друг о друге!

Залман молчал. Сёме было противно смотреть на величаво-спокойное лицо купца. «И вас презираю!» —хотелось сказать ему, но Сёма знал, что слова эти ни к чему, и он угрюмо молчал.

— Если я ие ошибаюсь,— обратился Магазаник к Сёме,— вы были у меня в доме?

— Мальчик служил у вас,— вежливо сообщил Фрайман.

— Цы! — прикрикнул на него купец.— Я это сам знаю.— Он замолчал, чувствуя неприязнь стоящих рядом людей, испытывая что-то похожее па смущение.— А вы как дышите, Шац?

Старик поднял па него глаза и укоризненно покачал головой:

— Некрасиво, господни Магазаник! Стыдно спрашивать! У меня там два сына. У них есть сто шапсов стать покойниками. Сто из ста!

Магазаник пожал плечами:

— Долг!

Шац посмотрел на него с удивлением:

— Я не слышал, что вы тут говорили. Но для вашего здоровья будет лучше, если вы сейчас Hte уйдёте!

Руки старика дрожали, он был гневен и страшен в эту минуту.

— Старый человек,— поучаюхце произнёс Фрайман, строго глядя на Шаца.— Разве можно так разговаривать? Вам желают добро, а вы...

— Цы! — возмущённо прорычал Магазаник и, с силой оттолкнув оторопевшего Фраймана, пошёл к экипажу.

— Боже мой,— схватился за голову маклер,— у всех первы, а я должен терпеть!

Он искал сочувствия у Сёмы или ПТаца. Но Сёма молчал, а Шац смотрел на него с таким угнетающим сожалением, что Фрайману вдруг показался тесным воротник, и, поспешно развязав галстук, он перебежал па другую сторону.

— Горе,— сказал Шац, прощаясь с Сёмой,— горе...

За столиком громко смеялась «мамаша», разговаривая с женой купца:

— Я таки женщина, но меня не так легко обкрутить.

— Ещё бы!

— И я ему сказала: «Я бросаю векселя в печку. И можете меня...»

Она нагнулась и, прошептав что-то купчихе на ухо, засмеялась ещё громче. Но, смеясь, она заметила приближающегося Сёму, и лицо её приняло скорбное, почти страдальческое выражение.

— Ты идёшь с работы? — спросила она его голосом умирающей.

— Да,— ответил Сёма.

— Ну, как твоё здоровье?

— Очень хорошо,— вежливо ответил Сёма.— У меня его столько, что даже немного лишнего.

— А как твоя бабушка?

— Тоже очень хорошо! У нас всё хорошо, мадам. Одно удовольствие, и пирожки с маком!

— Ты шутишь,— грустно улыбнулась «мамаша».— Но бабушка ведь такая старенькая, совсем старенькая!

Сёма посмотрел на напудренный клюв «мамаши» и удивлённо поднял брови:

— Она — старенькая? Что вы, мадам, она одних лет с вами!

Сёма любезно раскланялся, а «мамаша» осталась стоять с открытым ртом, как будто она поперхнулась его словами. Редкие зубы её торчали, как поднятые грабли.

Возвратись домой, Сёма застал Пейсю, который с озабоченным видом мотался по комнате.

— Наконец-то! — воскликнул он.— А я тебя жду и жду.

— Что-нибудь случилось?

— Не говори! — махнул рукой Пейся.— Конечно, случилось. Пойдём!

Но тут в их беседу вмешалась бабушка. Она подошла к Пейсе и, угрожающе взглянув на него, закричала:

— Куда пойдём? Куда пойдём, я спрашиваю? У тебя там иголки торчат? У тебя под ногами земля бежит? Ты не видишь, что ребёнок пришёл и ему надо покушать?

— Пусть кушает,— с досадой согласился Пейся, нетерпеливо постукивая ногой.

Но Сёме уже самому не хотелось есть. Новость! Какая же, интересно, новость?

— Не могу,— прошептал Пейся и перевёл глаза на бабушку.— При ней нельзя.

— Бабушка, уже всё? — робко спросил Сёма.

— Как это всё? — возмутилась бабушка.— А суп я кошкам вылью? Перестапь сидеть на одпой поге!.. А ты,— напала она опять на Пейсю,— ты можешь съесть буханку хлеба! У тебя жир висит. Ему бы твой аппетит!

— Бабушка!

Но бабушка продолжала греметь, стучать вилками и ножами,

и даже на кухне, где никого, кроме кошки, не было, она продолжала ворчать.

— Пойдём! — Сёма подмигнул Пейсе.— С супом я кончил.

Но и на улице Пейся продолжал таинственно молчать, и это

разозлило Сёму.

— Ты будешь говорить? Или я сейчас плюну и уйду.

— Буду. Но надо найти место. Чтоб никого, понимаешь?

— Понимаю,— недоверчиво произнёс Сёма и пристально взглянул на Пейсю.— Я знаю твои тайны. Опять слепого жена?

— Нет, совсем другое.

— Ну говори уж!

— Сейчас, одну мипуточку.— Пейся внимательно посмотрел направо, потом налево, заглянул в какой-то чужой двор и, наконец успокоившись, зашептал: — К нам приехал Мойше Доля. На постоянное жительство!

·— Что ты говоришь? — искренне удивился Сёма.— А кто он такой?

— Ты не знаешь, кто он? — обиделся Пейся.

— Как раз пе знаю,— признался Сёма.— Наверно, певец?