Повесть о детстве

— Ша, мальчик! — успокоил вдруг Сёму старый человек в очках, с коротким и широким ножом в руке.— Я Залман Шац. Вот этим ножом я крою товар. Допустим, шевро Блюменталя ели хром Фрейдепберга, и, кроме того...— он склонился к Сёме,— и, кроме того, мы были уж пе такие большие враги с твоим папой!..— Он засмеялся. (И Сёма облегчённо вздохнул.) — А то, что ты видишь,— продолжал старик,— зто кожевенно-обувное производство. Ну, что я могу сделать? — Шац растерянно развёл руками.— Вот такое оно есть, хвороба на его голову!

Так начался первый день. Рабочие провожали Сёму испытующими взглядами. Он чувствовал, что к нему присматриваются. Залман Шац то и дело отрывался от доски и искоса поглядывал на Сёму. После работы он задержался, вымыл в каком-то жёлтом ведре руки и, вытирая их, крикнул:

— Сёма, можешь вылить это ведро!

Сёма выполнил приказание без большого удовольствия. Шац — закройщик, и таких, как он, здесь человек двадцать, сбивщиков тоже не меньше, и есть же ещё отдельщики! Если каждый будет его посылать с ведром, то как же ремесло попадёт в руки? Поставив пустое ведро, Сёма присел возле старика.

— Молодец! — сказал Шац.

— Почему мне не оказать вам любезность,— степенно произнёс Сёма.

Залман засмеялся:

— Хороший ответ... Ты знаешь,— сказал он уже серьёзно,— человек не должен никогда допускать, чтоб ему садились на шею. Ты понимаешь? Это же неудобно, если у тебя вдруг сидят на шее. Но человек должен уметь делать всё. Ведро вынести — пожалуйста. И пол помыть, и дрова порубить... Белые руки — это большое горе!

Их беседу прервали. Какая-то женщина с носом, похожим на клюв, вошла в цех и удивлённо спросила:

— А дома вам мало места? Или завтра вы не успеете наговориться?

Шац не ответил, и они оба вышли на улицу.

— Кто это?

— Его мамаша.

— Чья?

— Ты ещё успеешь узнать.

Больше Залман ничего не сказал, и они молча расстались.

Через несколько дней к Сёме подошёл парепек с лицом, покрытым светлыми веснушками, как будто его только что окунули в кастрюлю с манной кашей.

— Будем знакомы,— важно сказал оп гю-еврейски.

— Пожалуйста,— согласился Сёма.— Гольдин.

— Антон Дорошенко.

Сёма вопрошающе взглянул на парня:

— Что это за еврей с таким именем?

Антон засмеялся:

— Я как раз не еврей, но я ученик Шаца.

Дорошенко уже был на верной дороге. Он пришёл на фабрику год назад, бегал за обедом мастеру, за ключами хозяина, писал адреса на конвертах, подметал цехи, а теперь вот его подпустили к стойке.

— Глаза нужно иметь! — поучал он Сёму.— Всё время смотри. Не бойся, не устанут! Вот я уж скоро строчить на машине буду.

— На машине? — с завистью переспросил Сёма.

— А ты что думаешь? — Аптоп быстрым движением схватил со стойки кусок товара и протянул его Сёме: — Что это такое?

— Кожа.

— Чудак! — возмутился Антон.— Это опоечный хром. Идёт на тонкие изделия. Есть ещё шеврет. Есть ещё выростковый хром, идёт на сапог, на крестьянский ботинок. Понял?

— Понял,— тихо произнёс Сёма. Никогда ещё в жизни не испытывал он такой робости.

— А что такое брисовка, знаешь?..— с радостью продолжал свой допрос Антон.— Эх, ты! А самая знаменитая подошва чья? Радиканаки!

«Брисовка, шеврет, радиканаки,— с тоской повторял Сёма, уже испуганно глядя в разгоревшиеся глаза Антона.— Что он хочет от меня, этот еврейский Антон?»

— Может быть, на сегодня довольно? — застенчиво спросил Сёма, чувствуя себя глупым и маленьким.

— Довольно, довольно! — снисходительно согласился Антон.— Это я так, любя. Смотреть надо!

Шац, молча наблюдавший за подростками, подошёл к столу.

·— Ты видишь эту фигуру? — сказал он, указывая на Доро-

шенко.— У меня последние волосы выпали, пока этот господин научился отличать козла от хрома!

Сёма хотел было спросить, как это можно перепутать козла с сортом кожи, но быстро догадался, что речь идёт о каком-то другом, незнакомом ему козле, и, покраснев, отошёл в сторону.

Несколько месяцев Старый Нос бегал от рабочего к рабочему. Все относились к нему внимательно. Хотелось поскорее получить ремесло в руки. Кого просить об этом? За всё время Сёма лишь однажды видел хозяина. Господин Айзенблит приехал в блестящем лакированном фаэтоне с кучером, похожим на толстую женщину. Ловко спрыгнув на тротуар, он прошёл в свой кабинет, о чём-то пошептался с бухгалтером и потом вышел к рабочим.

На нём был чесучовый пиджак и белая пикейная жилетка с перламутровыми пуговицами. В руках у него была коричневая палка. Боже мой! Никогда в жизни Сёма не видел такой палки. По ней ползли какие-то золотые змеи; серебряные дощечки с загнутым углом блестели на солнце, а ручка была белая, из настоящей слоновой кости. Подумать только, где-то в Африке ловят слона, вырывают у него клыки и делают Айзенблиту ручку на палку. Восхищённый, стоял Сёма, по хозяин, чем-то недовольный, быстро шагал из цеха в цех, морщился и всё время повторял:

— Что вы закрылись так? Ведь нет никакой атмосферы!