Повесть о детстве

Кажется, если б Сёма сейчас был старше вдвое, для бабушки он оставался бы прежним ребёнком, который спит раскрывшись, который не ест, а лемжает, который не пьёт, а тянет, который не ходит, а летит. Вот такая теперь жизнь, можете любоваться и завидовать! Усы бы отпустить хоть какие-нибудь, даже самые рыжие, но как это сделать? Над верхней губой у Сёмы торчат три золотых волосика. Чтобы их увидеть, надо очень захотеть, надо подойти близко — и тогда... Ах, ну что об этом говорить!

Ребёнок! Хорошо, если б бабушка говорила ему это на ухо, по секрету. Но у этой женщины нет секретов. Через всю улицу она может крикнуть: «Наш ребёнок тут не проходил?..» А ре-

бенок ходит длинный, худой, нескладный, и штаны на нём уже такие короткие, что их впору подарить младшему брату, если б он был. Хорошо иметь брата или хотя бы какую-нибудь сестру... Вот у мясника Шлемы не семейство, а целый клад: сын Пейся— это раз, сын Ицхок — это два, дочь Хиня — это три, дочь Злата — это четыре, и жена ходит беременная — это пять, а может быть, даже и шесть, если родится двойня.

Вот это жизнь!

В полдень Сёма возвращается с работы домой, и не с кем слово вымолвить. Дедушка кричит, командует, что-то строит во дворе, но пе узнаёт никого. Есть дед — и нет деда. Бабушка... У неё одно дело: она охает. Даже в самый хороший день она раскопает, о чём поплакать. Вот, например, сегодня. Бабушка вошла и, увидев Сёму, всплеснула руками:

— Ты уже пришёл? А я только что спрашивала соседку.

— Я уже слышал,— хмуро отвечает Сёма,— лучше б вы не спрашивали.

Бабушка удивлённо смотрит на него и, вдруг вспомнив что-то, идёт на кухню:

— Ты же голодный, ребёнок мой!

Сёма молчит. Бабушка ставит на стол тарелку с зелёным борщом и сама садится рядом с внуком, пристально следя за каждым его движением. Изредка она произносит такие слова:

— А хлеб?

— А корочку?

— А картошечку?

— А капусту, это же свежая капуста!

Потом опа встаёт, убирает тарелку и разражается речью:

— Мальчик, такой, как ты, должен иметь силы. А откуда они у тебя будут, если хлеба ты в рот не берёшь, если корку ты не кушаешь, если картошку ты оставляешь, если свежая капуста для тебя не еда!..

Сёма, тяжело вздохнув, опускает голову. Ох, этот обед — наказание какое-то. А бабушка говорит, говорит и вспоминает все его грехи: на прошлой неделе было мясо, так самое полезное, жир, он выбросил, в пятницу утром жарила картошку — вся сковорода осталась полной. Вчера он, правда, ел с аппетитом, но как он позволил себе стать таким голодным. Мог прийти раньше!

Сёма молчит, и бабушка постепенно успокаивается, опа вытирает фартуком вспотевший лоб, поправляет сбившуюся косынку и медленно опускает обедеппую посуду в котелок с тёплой водой. Что теперь делать? С бабушкой заключён мир до следующего обеда, дед спит, в комнате жарко. Сёма встаёт, берёт в руки книгу и идёт к дверям.

И'уда ты? — испуганно спрашивает бабушка.

It роке.

Ты будешь купаться?

J luuepiio.

- Лучше не надо! — умоляюще говорит бабушка.— Кто купле гея iu'41'ром?

Но сейчас же ещё день! — возмущается Сёма.

- Правильно,— покорно соглашается она,— когда ты вой-дшн, в воду, будет ещё день, по, когда ты выйдешь на берег, Сбудет уже вечер.

Нот такая бабушка женщина...

* * *

У реки было так тихо и небо было таким высоким и прозрачно голубым, что Сёме вдруг стало хорошо. Он быстро сбросил одежду и вошёл в мягкую, тёплую воду. Пройдя несколько шагни, он окунулся с головой, поплыл и выпрыгнул у зелёного островка посреди реки. Три грустные плакучие ивы, печально опустив ветви, глядели в воду. Они росли почти рядышком, так тсс ю прижавшись друг к другу, что Сёме показалось, будто им холодно. Но было тепло. Ветерок, вкрадчивый и тихий, робко шевелил листву.

Сёма лёг на спину и, подложив руки под голову, закрыл глазa. С мокрых волос его медленно скатывались капли, оп пе замечал их и лежал так, ни о чём не думая. Ему просто было хорошо. И грязные, солёные кожи, и едкий запах краски, и мутная коричневая вода, стекавшая по желобку в цехе, и бабушка с её докучливым обедом — всё забылось. Ничего па свете пе было, кроме этой тихой реки, и хотя в ней купали тощих усталых коней и босые женщины на берегу били о катки только что выстиранное бельё, Сёма любил свою родную речку, вот такую, ка-|;ая она есть — маленькая, смешная речка Чернушка...

Так оп лежал на воде и мечтал, что вот хорошо было бы, если б Черпуитка впадала в какой-нибудь порядочный океан и Ома поплыл бы по ней п увидел живые, настоящие корабли и пароходы, живые, настоящие города и узнал бы, что там. Он понимал, что глупо мечтать об этом, что завтра всё равно нужно идти на работу и Чернушка вовсе никуда не впадает, а попросту высыхает к середине лета... Но почему не помечтать — это ж ничего не стоит... «Что, тебе жалко?» — обратился он к самому себе и поплыл обратно к берегу.

В реке на сваях стоит серый деревянный дом, большой и заглохший, и какие-то зелёные и жёлтые речные травы взби-