Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Ибо, блин, Болгария всё же крестьянская страна, а значит, БЗНС в статусе «чего изволите?» быть не может. На втором плане — пожалуйста, но наша корова — только наша корова. Сами доим. А потому — или «разграничение периметров» с БРП по-честному, или развод и девичья фамилия. В знак серьезности намерений Оббов выдвинул лозунг «На борьбу против коммунистической опасности и вмешательства БРП(к) в дела БЗНС!», предложив сотрудничество всем-всем-всем, включая ранее ненавистного Петкова, с которым, кстати, уже консультировались и самые обиженные «звенари».

Вот это напрягало. Со «звенарями» понятно — они были опасны раньше, связями с военными, а теперь, ежели что, кучку болтливой интеллигенции можно было и сбросить с корабля современности. А вот терять «земледельцев», усиливая борзевшего изо дня в день г-на Петкова, никак не следовало, тем паче что в недрах «красного» ЦК созрел проект реформ на селе, способных, по мнению Москвы, «резко подтолкнуть пролетаризацию деревни». И вполне возможно, так оно и было бы, но люди, лучше понимающие Болгарию, сознавали, что крестьяне будут новацией, мягко сказать, недовольны.

Ситуацию обсуждали — не раз и не два, даже не три, чуть ли не каждую неделю советовались с Севером. Но советы Севера, исходившего из своего опыта, оказывались не совсем в тему. То есть найти совсем послушного, лишь бы ценили, «земледельческого» вождя проблем не составляло, — напротив, точно так же, как недавно Оббов, противостоявший Петкову, пороги обивал некий Георгий Трайков, предлагая «красным» дружить против Оббова; но вот ведь проблема: в смысле влияния ни с кем из «правых» он, даже со товарищи, тягаться не мог.

К тому же наметились серьезные трения с Церковью, сразу по двум направлениям. Во-первых, экзарх Стефан (тот самый, который спасал евреев) категорически отказался призвать священников участвовать в политике — в смысле агитировать за новую власть. Выступать против тоже не призвал, вообще запретив какое-либо выражение мнений по «мирским» темам, однако правительство, учитывая высочайшее влияние Церкви в крестьянских массах, восприняло это как признак «происков англо-американских кругов». К тому же клир еще и осудил действия Народных судов и «гражданского актива» как «грех братоубийства», и это окончательно убедило власти в том, что англоамериканка гадит.

В такой ситуации у многих товарищей руки чесались жахнуть. Ибо «негласный реакционный блок в составе "лояльной оппозиции", "правого" крыла БЗНС и "Звена", а также лидеров старых буржуазных партий и части высшего клира» — это не цацки-пецки, это серьезно, и тут лучше перебдеть. Такого мнения придерживался тов. Костов, позиция которого для большинства старого актива определяла всё. С ним был согласен тов. Югов, освоившийся с ролью «железного наркома» настолько, что уже, как жаловалась жена, бил зеркала в собственной квартире, крича: «Попался, вражина!». И тов. Черненков, московский гость, дудел в ту же дуду.

Вот только товарищи с Севера осаживали. Они не отрицали, что в новых условиях только так рано или поздно придется действовать, но напоминали о мирном договоре, до подписания которого слишком рыпаться не стоит, и тов. Димитров их в этом полностью поддерживал.

Поэтому ограничились малым: начали закрывать «неправильные» СМИ. Сперва, еще в декабре, для примера ущемили оппозиционных, но утративших всякое влияние демократов, а затем, когда намек не поняли, — все сразу. Упаси Боже, не по «красному» хотению: просто ни один рабочий Объединенной государственной типографии не захотел набирать «вражеские статьи», критикующие народную власть и БРП.

Далее понятно. Оппозиционеры от «Федерации сельского и городского труда» пожаловались всем, кому могли, на то, что лишены возможности высказать свое мнение о Конституции, в связи с чем готовы сложить мандаты. Англоговорящие дяди из Комиссии заявили, что «если оппозиция покинет парламент, какие-либо разговоры о мирном договоре будут заморожены». Советский посол попросился на прием к премьеру, тов. Димитров пообещал «маневрировать таким образом [...] чтобы не довести дело до обсуждения болгарского вопроса в Совете безопасности», — и рабочие опять захотели печатать всё, что им присылают в законном порядке, но выборочно, если «без враждебных выпадов», а «красный» проект Конституции внезапно претерпел изменения и оказался «менее социалистичным».