Поцелуй теней

– Ни кровь, ни части тел не принадлежат мне, – сказал Дойл. – Если хочешь убрать этот беспорядок, то предлагаю тебе сделать это самому. Кто знает, какой вред может нанести умелая колдунья с помощью куска твоего тела?

Шолто попытался возражать, но в конце концов сунул отрезанное щупальце в карман своего пальто. А щупальце размером с тело осталось лежать где было. Я бы на месте Шолто определенно дала бы уборщицам щедрые чаевые – как возмещение тем, кому выпадет прибирать туалет.

Мы поднялись на лифте, и Дойл опустился на колени перед тем, что осталось от Нерис Серой. Это был кусок живой плоти размером примерно с большую корзину. Нервы, сухожилия, мышцы, внутренние органы влажно поблескивали внутри. Этот кусок мяса даже поднимался и опадал с дыханием. Хуже всего был звук: высокий тонкий крик, приглушенный, потому что рот находился теперь внутри тела, и все же она кричала. Она визжала. Дрожь, которая уже пошла на убыль, заколотила снова. Вдруг мне стало холодно в штанах и в лифчике.

Я подобрала с пола блузку и надела, хотя знала, что этот холод одеждой не унять. Скорее душа тряслась, чем тело. Тут можно было зарыться в груду одеял, и это не помогло бы.

Дойл посмотрел на меня, присев возле этого пульсирующего, кричащего шара.

– Потрясающе. Сам принц Эссус не мог бы сделать лучше.

Это было комплиментом, но лицо Дойла было так пусто, что неясно было, приятно ему это видеть или нет.

Я лично считала, что ничего ужаснее в жизни не видела, но понимала, что делиться этим мнением не стоит. Это мощное оружие – рука плоти. Если народ будет верить, что я пускаю ее в ход легко и часто, то будет вести себя осторожнее. Если будет считаться, что я сама ее боюсь, угроза будет слабее.

– Не знаю, Дойл. Я однажды видела, как мой отец вывернул наизнанку великана. Ты думаешь, я могла бы справиться с таким огромным предметом?

Я говорила сухо; с интересом, но чисто академическим. Такой голос я у себя выработала при Дворе и пользовалась им, чтобы не устроить истерику или не выбежать с воплем. Я научилась видеть ужаснейшие вещи и отпускать сухие выдержанные комментарии.

Дойл принял вопрос за чистую монету.

– Я не знаю, принцесса; но интересно было бы определить границы твоей силы.

Я не была с этим согласна, но оставила без ответа, потому что не могла придумать ничего достаточно сухого и выдержанного. Визжащий вопль слышался при каждом вдохе мясного шара. Нерис была бессмертна. Мой отец однажды сделал такое с врагом королевы. Андаис держала этот шар плоти у себя в шкафу. Иногда его можно было увидеть у нее в спальне. Насколько мне известно, никто никогда не спрашивал, что эта штука делает вне своего шкафа. Ее просто брали, клали обратно и запирали, стараясь отогнать все видения, лезшие в голову, когда увидишь такой шар в спальне.

– Шолто просил тебя даровать Нерис смерть. Сделай это, и мы сможем отсюда уйти.

Я говорила лишенным интереса, даже скучающим голосом. Мне казалось, что если я еще здесь постою и послушаю эти вопли, то начну им вторить.

Не поднимаясь с колен, Дойл протянул мне свой меч рукоятью вперед.

– Это твоя магия, да будет и жертва твоей.

Я уставилась на костяную рукоять – три ворона с драгоценностями глаз. Не хотела я этого делать.

Еще минуту я смотрела на клинок, пытаясь сообразить, как мне выпутаться из этой ситуации, не показав себя слабой. Ничего на ум не приходило. Если я сдрейфлю, муки Нерис будут напрасны. Я получу новый титул, но не присущую ему репутацию.

Я взяла меч, ненавидя Дойла за это предложение.

Это должно было быть просто. Ее сердце пульсировало с одной стороны шара. Я всадила в него лезвие. Хлынула кровь, и сердце перестало биться, но вопли не прекратились.

Я посмотрела на мужчин:

– Почему она не умерла?

– Слуа труднее убить, чем сидхе, – ответил Шолто.

– Насколько труднее?

Он пожал плечами:

– Это твоя жертва.

В этот миг я ненавидела их обоих, поняв наконец, что это испытание. И возможно, что, если бы я отказалась, они сохранили бы ей жизнь. Это было неприемлемо. Я не могла ее так оставить, зная, что она не состарится, не исцелится, не умрет. Просто останется вот так. Смерть здесь милосердие, все остальное – безумие, ее и мое.

Я проткнула мечом каждый жизненно важный орган, который смогла найти. Они пускали кровь, спадались, переставали функционировать, а крик все длился. Наконец я подняла меч обеими руками над головой и стала просто пырять. Поначалу я между ударами останавливалась, но крики продолжались, зажатые в мясном шаре. Где-то после десятого или пятнадцатого удара я перестала останавливаться, перестала слушать – только колола.

Я должна была прекратить эти крики. Должна была заставить ее умереть. Мир сузился до клинка, входящего в вязкое мясо. Руки мои поднимались и опускались, поднимались и опускались. Кровь забрызгала лицо и одежду. Я оказалась на коленях возле чего-то, уже не круглого, уже не целого. Я это разделала на куски, неузнаваемые куски. И крик затих.