Поцелуй смерти

Она смотрела на меня большими глазами, где ясно читался страх. Старые вампиры умеют скрывать почти любые эмоции за столетиями опыта, но если ты мертва лет примерно тридцать, не больше, то у тебя и эмоции на этот возраст, плюс к тому ты мертва и заключена в тело, которое хотелось бы оставить там, в прошедшем детстве. Быть вампиром – это не значит автоматически получить больше способности к действию. Точно так же тебе это не даст моментально владения боевыми искусствами, денег, сексуальной привлекательности, умения быть классной в постели, – все это требует времени и практики, а некоторые вампиры так и не могут научиться обращаться с деньгами. Судя по внешнему виду, вампир Шелби не особенно много выиграла от перехода в состояние нежити – или это игра? Может, она обыгрывает свою жалостную внешность, а при первой возможности всех нас перебьет? Может быть. Один из самых страшных вампиров, каких я только знала, – это была двенадцатилетняя с виду девочка, а на деле – тысячелетний монстр.

Со мной пришел Ульрих, принес вторую сумку – которая у меня служит для более официальных ликвидаций. На охоте я убиваю вампиров любым возможным способом, не думая, какую разведу грязь, но когда тело уже «мертво» и мы работаем на территории, принадлежащей честному налогоплательщику, приходится об этом задумываться.

Открыв первую сумку, я достала большой сложенный брезент, с одной стороны покрытый пластиком. Ульрих помог мне разложить его на полу.

– Не надо, прошу вас! – прошептала вампир Шелби, и тихие слова эхом отдались в просторной комнате. Отличная будет акустика для воплей.

Я присела возле сумки и стала доставать предметы, которые согласно закону должны быть у ликвидатора вампиров, но которые я почти никогда не использую. Так как главной целью было запугать свидетеля-подозреваемого, содержимое сумки было подано со всей помпой. Сперва выложили колья. Они лежали в пластиковом футляре, сложенном и завязанном, и каждый из шести кольев лежал в своем гнезде, чтобы не гремели в сумке и не кололи меня всякий раз, когда я в ней копаюсь. Футляр я раскрыла, вынула все колья один за другим, разложила на пластике зловещим рядом очень острых палок. Я почти никогда не использую колья ни на каком объекте, но те, что у меня с собой, очень остры и из очень твердого дерева, потому что если понадобятся, так пусть будут готовы к работе. Иногда качество твоей работы ограничивается качеством твоих инструментов, и я старалась, чтобы мои инструменты были качественными.

Девочка-вампир захныкала и сказала:

– Нельзя меня! Я никого не трогала!

– Ты это расскажи полисменам, которых убили твои друзья.

Она посмотрела на патрульных в форме, стоящих по обе стороны от нее, подняла ручки, насколько позволяла цепь на поясе.

– Прошу вас! Я не знала, что они кого-то убили. Мы собирались обратить эту девочку, но она же сама хотела до последних минут. Она испугалась. Мы все испугались.

– Мы – это кто? – спросила я.

Она снова обратила ко мне взгляд расширенных глаз и от страха побледнела почти до серого.

– Нет, – прошептала она.

– Что «нет»? – спросил я, вытаскивая узкий черный кожаный футляр. Он был тоже перевязан, как футляр с кольями. Я его медленно, любовно развязала, вынула блестящую серебряную ручную пилу, как те, что хирурги используют для ампутаций. Когда-то я попробовала ею работать, но мне не понравилось ощущение и звук, когда она пилит хребет. Предназначена она для облегчения обезглавливания тел, и закон предписывает, чтобы она была со мной. Я ее никогда не использовала для отрезания головы вампиру, никогда не собиралась использовать, но от вида инструмента юная вампирша завопила. Издала короткий жалобный вопль и тут же заглушила его, поджав и прикусив губы, будто ждала наказания за громкий звук. Этот машинальный жест заставил меня подумать, на что похоже было ее существование после смерти и сколько ей пришлось принять побоев. Когда она умерла, вампиры еще не были в стране легализованы, их можно было убивать на месте кому угодно, просто за то, что они вампиры, так что ей не один десяток лет пришлось прятаться. Вампиру-дитяти скрываться тяжело, должен помочь какой-нибудь взрослый. Какую цену платила она за такую помощь?

Мне стало ее жалко? Да. Изменит ли это то, что я собралась сделать? Нет. Времена, когда мои чувства так сильно влияли на мою работу, давно ушли в прошлое. Теперь, если чувства и влияют на мою работу, то все должно быть куда серьезнее. Но случается это реже.

Ульрих присел рядом со мной, сдвинув пояс с инструментами набок. Он явно щадил одно колено, будто оно плохо гнулось.

– Что-то не так мне это нравится, как я ожидал, – тихо сказал он мне.

– Она тебя слышит, – ответила я.

Он удивился, оглянулся на девушку, снова на меня.

– У них такой хороший слух?

Я кивнула, вынула из сумки прозрачную пластиковую банку розовых бутонов и красных лепестков, сушеных, готовых к добавлению в смесь.

– Розы? Это зачем? – спросил он.

– В рот забивать.

– Я думал, вампиру надо забивать рот чесноком.