Поцелуй смерти

– Отрубить голову и вырезать сердце мертвым вампирам, чтобы они не поднялись из могилы, – это моя работа. Казнить вампиров, чья смерть санкционирована законом, – это моя работа. А вот помогать полиции терроризировать подозреваемых в мои должностные обязанности не входит. Это будет как посадить мертвое тело на электрический стул на глазах у осужденных-людей. Тело все равно мертвое, так что ты его не убьешь у них на глазах, но запах жареного мяса до них дойдет. Это варварство, Анита, и я не стану играть роль монстра-в-шкафу для Зебровски.

Я вздохнула. Случались у нас с ним такие философские разногласия. Не на эту конкретную тему, потому что я никогда раньше не проводила такого допроса, но…

– Значит, я могу быть монстром, а тебе это не подходит?

– Если тебе от того, что ты делаешь, кажется, что ты монстр, Анита, значит, ты поступаешь неправильно. А если ты знаешь, что это неправильно – так не делай. Все просто.

Он был так серьезен, так уверен в своей правоте. Как всегда.

– А если я этого делать не буду, и ты этого делать не будешь, кто тогда будет?

– Неужто ты не понимаешь, Анита: никто этого делать не должен. Это ужасно и вообще никогда не должно делаться. И уж точно это не должен делать обладатель значка. Мы – положительные герои, а положительные такого не делают.

– Надо найти вампиров, пока они больше никого не убили.

– Будем допрашивать этих подозреваемых так же, как любого другого.

– Обычный допрос требует времени, Ларри, а завтра после заката эти вампиры восстанут голодными. Они убивали, они убили полицейских. И знают, что обречены, поэтому терять им нечего. И потому еще опаснее.

– Значит, должен быть способ это сделать, не становясь самим преступниками, Анита.

Я покачала головой, сдерживая закипающую злость, теплый прилив памяти о временах, когда что угодно могло меня разозлить, и я не владела собой так, как сейчас.

– Ларри, если бы меня здесь не было, тебе пришлось бы самому делать эту грязную работу.

– Если бы тебя здесь не было, я бы все равно не стал этого делать. Потому что не должен.

Он был так уверен в себе, так уверен в своей правоте.

Я сосчитала до десяти, стараясь дышать ровно и медленно.

– Сколько раз мое согласие быть монстром спасало жизнь невинным людям?

Он глянул на меня сердито, и видно стало, что он тоже сдерживается с некоторым трудом.

– Не знаю.

– Дважды? – предложила я.

– Сама знаешь, что больше.

– Четырежды? Пять раз? Десяток, дюжина? Сколько раз ты готов признать, что когда я стреляла или причиняла боль, это спасало кому-то жизнь, и не одну, быть может?

Другие могут себе лгать, но Ларри придерживается своих убеждений, и все же понимает, чего они ему стоят. Это одна из его спасительных черт.

– Двадцать раз, может быть, тридцать, о которых я знаю, когда ты переступала черту, но в результате, признаю, это предотвращало жертвы.

– И сколько жизней я спасла, становясь монстром?

– Я тебя так не называл.

– Сколько жизней я спасла, становясь преступником?

– Десятки. Может быть, сотни, – ответил он, глядя прямо мне в глаза.

– Получается, если бы я не делала за тебя грязную работу, ты бы допустил смерть сотен невинных жертв?

Он сжал руки в кулаки, но глаз не отвел.

– Я никого пытать не буду. Я не буду убивать, если не буду вынужден.

– Пусть даже твои принципы обойдутся в сотни жизней?

Он кивнул:

– Принципы нужны не на тот случай, когда все легко. Если ты их отодвигаешь в сторону, когда тебе удобно, это не принципы.

– Ты называешь меня беспринципной?

– Нет. Я только говорю, что у нас разные стандарты. И мы оба убеждены, что мы правы.

– Нет, Ларри. Я не убеждена, что я права. Я делала такое, что мне до сих пор кошмары снятся. И про сегодня они тоже будут сниться.

– Это значит, ты знаешь, что поступаешь неправильно. Это твоя совесть с тобой говорит. Орет во весь голос.

– Я знаю.

– Так как же ты можешь?

– Потому что мне легче перенести новые кошмары, чем глядеть в глаза родственникам, у которых отец, мать, дочь, дедушка погиб из-за того, что мы не поймали вампиров вовремя.

– Я бы предпочел извещать родных и выражать соболезнование, чем делать что-то такое, что считаю настолько неправильным, настолько…

– Скажи это слово, – сказала я. И повторила шепотом: – Скажи.

– Преступным. Я бы предпочел извещать родных и выражать соболезнование, чем делать что-то настолько преступное.

Я кивнула – не то чтобы согласилась, просто кивнула.

– Тогда хорошо, что у нас есть я и могу себе позволить преступное. Потому что я предпочитаю потрошить тела и терроризировать задержанных, нежели видеть еще одну семью в трауре или объяснять кому бы то ни было, как вышло, что кровососы убили очередную жертву – потому что мы слишком хорошо умеем отличать зло от добра и не можем добывать информацию преступным путем.

– Здесь мы с тобой никогда не придем к согласию, – сказал он тихо, но очень твердо.

– Нет, – ответила я. – Не придем.

– Значит, ты будешь у Зебровски букой, а я тут буду закалывать тела.

– Я не бука, Ларри. Буки на самом деле нет, а я есть.

– Анита, иди к ним. Давай просто прекратим.

– Нет еще. – Я покачала головой.

– Анита…

Я прервала его, подняв руку: