Поцелуй с дальним прицелом

Вообще с нашим патроном было трудно. Он придирался к мало-мальской провинности: прическе, небрежному макияжу… слишком печальному выражению лица, в конце концов… да уж и не знаю, к чему только не придирался Пуаре! Иногда патрон просто выстраивал нас в круг и рассматривал долгим, тяжелым взглядом. Потом вдруг делал странный жест, как будто муху отгонял. У нас, кстати, это так и называлось между собой: гонять мух. После такого жеста девушка, на которую в эту минуту смотрел Пуаре, могла считать себя выгнанной вон, словно докучливая муха. Хорошо еще, что мадам Жанна Ланвен клятвенно пообещала, что возьмет меня обратно, стоит мне лишь захотеть, поэтому я при Пуаре никакого страха не испытывала. Этим-то я патрону и нравилась: остальные все наши девушки при нем дрожкой дрожали! К тому же я пришла не с улицы, я уже многое умела: и медленно, с гордым видом прохаживаться, выставив вперед то одно плечо, то другое, и правильно поворачиваться (тут большое значение имело, как ты ставишь ноги, чтобы не косолапить, как это любим делать мы, русские), и переодеваться с быстротой молнии.

Вообще работать у Пуаре было тяжелее, чем где бы то ни было: коллекция обновлялась каждые шесть месяцев, и большинство времени мы, манекены, не красоту свою демонстрировали, а стояли на помосте, а модельеры на нас драпировали ткани, подбирали к ним кружева, ленты, кроили, закалывали булавками, порою нечаянно втыкая их в тело… словом, мы часами изображали собой именно тех деревянных манекенов, о которых я думала в самом начале своей карьеры. Длились примерки часами без перерыва, некоторые девушки даже в обморок падали.

Этого боялись: наш патрон слабостей не любил и не прощал, мог снова начать «гонять мух»…

Потом, когда я уже стала манекен-волан и даже пару раз побывала в роли манекен-монден, у меня появилась дублерша. Так называли девушек с такой же фигурой, как у ведущих манекенов фирмы, но еще не получивших известности, мало чему наученных, на которых кроили и шили платья для нас, этуалей.

Работа, словом, была у меня такая, что особенно предаваться сердечным страданиям времени не было. Днем, по крайней мере. А ночью меня тогда начал мучить сон, который и стал наваждением всей моей жизни.

Мне снилось, будто мы снова идем по льду Финского залива всей нашей группой, и я снова вижу полускрытые капюшонами лица моих спутников: здесь и леди Эстер, и приснопамятный Корсак, и пианист Соловьев (хотя к тому времени я уже узнала, что он погиб, про это даже в газете было, в нашей эмигрантской «Русской мысли»), и профессор восточных языков, как его там… Ну и Никита, конечно. И вот снова я наступаю на кабель, протянутый по льду, снова вижу огни Кронштадта, снова появляется матрос и тащит меня куда-то прочь, однако Никита не бросается мне на помощь, и скоро все наши скрываются в ледяной туманной мгле. Я вырываюсь, пытаюсь высвободиться, однако матрос вдруг говорит мне знакомым голосом:

– Ну что ты рвешься, дурочка! Я просто хочу открыть тебе глаза, открыть истину!

Мне кажется, что это Корсак. Я перестаю вырываться, мы останавливаемся, туман рассеивается, и я вижу… я вижу, что передо мной та самая, ненавистная мне, служебная каморка Анны, в которую я когда-то заглянула через окно. И я вижу то же самое, что и тогда: Анну в ее шелковом платье, поднятом до талии, а перед ней какого-то мужчину на коленях. Это Никита, думаю я, и чувствую, как сердце мое превращается в осколок льда. Я смотрю на Анну, на Никиту и думаю: как жаль, что я не владею черной магией, что не могу убивать взглядом! Я бы убила их сейчас, убила бы их обоих, без всякой жалости! Почему, ну почему у меня нет револьвера, чтобы застрелить их!

И в эту минуту раздается выстрел, потом другой, совсем рядом со мной, и такие громкие, что я едва не глохну даже во сне…

В невероятной, небывалой тишине любовники падают мертвыми.

Я в ужасе оборачиваюсь и вижу, как расходится дымок, вылетающий из ствола револьвера, который держит стоящий рядом со мной мужчина. Он откидывает капюшон и – боже мой, я обнаруживаю, что это мой отец! Мой отец застрелил Анну и Никиту!

Сердце у меня падает, падает… вся злость уходит из него, я не чувствую ничего, кроме лютого горя: ведь отныне Никита воистину потерян для меня навсегда!

Я снова смотрю на поверженных любовников – и теперь вижу их лица. Это Анна, да, я узнаю ее обычную полуулыбку, не то дразнящую, бесшабашную, не то печальную, как бы прощальную… – теперь уж точно прощальную! – но мужчина – не Никита. Это Максим, наш танцор-красавец, брат Мии!

Я снова оборачиваюсь к отцу… да ведь это не отец! Это Никита стоит рядом со мной и смотрит своими необычайно яркими глазами со странным выражением. Я так счастлива, что он жив, что отец не убил его! Бросаюсь ему на шею, обнимаю, надеясь (ну да, я всегда без толку на это надеялась!), что и он меня сейчас обнимет… и тут же чувствую, что руки мои обнимают пустоту.

Я одна. Ледяной туман сомкнулся вокруг, я не вижу убитой Анны и ее любовника, а слышу только удаляющиеся шаги Никиты и его голос:

– Благословляю вас, милая девочка…