Поцелуй победителя

В последний день пути к Лерралену Кестрель была необычайно молчалива. На вершине холма, среди каменных обломков, Арину показалось, что между ними возникло новое нежное, хрупкое чувство. Но с тех пор она неизменно держалась на расстоянии. Он не мог объяснить поведение Кестрель, не понимал, в чем причина. Арин перебирал воспоминания о храме, о нагретой солнцем зелени и гладких кусочках мозаики, о спрятанных изображениях. Кестрель не меньше него хотела рассмотреть эти картины. Арин не мог понять, что случилось, — он совершил какую-то ошибку? Но в то же время каждое мгновение того дня казалось ему драгоценным камнем. Арин представлял, как сжимает эти сокровища в руке. Ему хотелось сохранить их, спрятать понадежнее, чтобы никогда с ними не расставаться. В своем желании он сам себе напоминал ребенка, собравшего целую коллекцию драгоценностей, которая на поверку оказалась горой хлама. Пуговица, речная галька, моток лески. Или пестрое желтое перышко. Жаль, не оставил его себе. Возможно ли, что Кестрель его не выбросила? Да нет, скорее всего, оно упорхнуло, когда они галопом возвращались к лагерю.

Пожелтевшая трава на откосе колыхалась. Воздух пах солью. До моря осталось совсем немного. Когда войско остановилось, чтобы напоить лошадей из бочек — пресной воды они не встречали уже два дня, — Арин отыскал Кестрель, которая чистила Ланса. Она подняла взгляд, но тут же отвела глаза. Арин не понимал, отчего она вдруг переменилась в лице. Это его появление виновато? Или перистые облака в небе? Или чайка, которая борется с ветром? Так или иначе, Кестрель внезапно показалась очень хрупкой и слабой. Ее волосы порыжели под жарким южным солнцем. Кожа подрумянилась, как хлеб на костре. Ее длинные пальцы выбирали мусор из гривы коня. Нет, дело было не в облаках и не в чайке. Арин попытался завести непринужденный разговор:

— Ну что, стратег, каковы наши шансы? Или мы скачем навстречу неминуемой гибели?

Кестрель улыбнулась уголками губ, словно благодарила его за попытку развеять тревогу. Да, слова он подобрал весьма странные, но Кестрель уже не смотрела вдаль с отсутствующим видом. Пальцы перестали судорожно перебирать гриву Ланса. Значит, ее волнует не предстоящая битва, не конь и не хруст песка под ногами — ничто из этого. Дело в Арине.

— Есть три варианта развития событий, — ответила Кестрель. — Первый: мы опоздаем, и мой отец успеет захватить пляж. Второй: мы подоспеем в разгар битвы и сыграем роль подкрепления. Или же третий: мы придем раньше моего отца и будем ждать. — Подумав, она добавила: — Есть, конечно, и четвертый. Я могла ошибиться, генерал не собирается высаживаться на этом пляже, и мы зря пригнали сюда все свои силы.

— Четвертого варианта нет.

Кестрель покачала головой:

— Неправда. Я могу ошибаться.

— Поэтому ты так беспокоишься?

— Даже если я не ошиблась, даже если мы успеем подойти заранее, трудно назвать это удачей. Ведь если генерал высадится позже, значит, он ведет крупное войско, с тяжелой артиллерией. Чем больше людей и пушек, тем больше времени у них уходит на сборы. И тем труднее нам будет победить.

Ланс ткнулся носом в ее плечо. Она улыбнулась, и Арина охватило чувство покоя, похожее на сон.

— Я сказала отцу, что люблю его, — ни с того ни с сего произнесла Кестрель. — Это последнее, что я успела ему сказать.

Арин постарался не смотреть на нее. Он не хотел видеть ее лицо в такой момент.

— Когда мы ехали через пшеничные поля, я видела брошенную корзину на земле, — продолжила она. — Она совсем развалилась. В такую корзину ничего нельзя положить. Ее невозможно даже взять в руки.

— Не сравнивай себя с корзиной.

— Я подумала… — Кестрель смолкла.

Есть вещи, о которых страшно трудно говорить, и ты не можешь признаться даже в том, как тебе тяжело.

— Так ты не скажешь, о чем подумала?

— Нет.

— Почему?

— Я боюсь, — прошептала она.

— Чего, битвы?

— Нет.

— Отца?

Голос Кестрель зазвучал холодно:

— Пусть он меня боится.

Арин горел желанием убить генерала. Но если дело в этом… Если никакой ошибки Арин не совершал, и ничего исправлять не нужно, а Кестрель пряталась от него лишь потому, что ее пугала жажда мести — его или ее собственная…

— Кестрель. — Он решил спросить прямо. — Ты хочешь его смерти?

Ее глаза сверкнули.

— Я не стану убивать его, — пообещал Арин, — если ты не хочешь.

— Убей, если сможешь. Мне все равно. Он обрек меня на смерть. На то, что хуже смерти.

Ненависть в душе Арина скрутилась в тугой узел.

— Если убью его, сможешь ли ты потом меня простить?

— Ты говоришь об этом так, будто все зависит только от тебя.

— Мне обещали.

Кестрель сощурилась:

— Кто? Твой бог?

— Не прямым текстом, но все же.

Она покачала головой.

— Прошу тебя, ответь на мой вопрос.

— Может, он погибнет от моей руки, — сказала она. — От моего меча.

— Я должен знать, каково твое решение.

— Тогда убей. — Глаза Кестрель влажно заблестели. — Поклянись, что убьешь.

Узел в груди распутался.

— Конечно.