Поцелуй Крови

— Может. Не знаю.

Мариссе захотелось проявить настойчивость, но она сдала назад. Ей показалось, что дверь приоткрылась, и последнее, что ей нужно — захлопнуть ее своим напором.

— А что до минета… — Краска прилила к его щекам. — Ты права. Я не хочу обсуждать это, потому что стыжусь себя.

— Почему? — выдохнула она.

— Дело в том…

Скажи, подумала она, видя его колебания. Ты можешь это сделать… расскажи мне.

Его взгляд метнулся к ее.

— Слушай, я не заинтересован в том, чтобы ты подвергала детальному анализу все, что я собираюсь сказать. Как я должен преодолеть себя. Ясно?

Брови Мариссы взмыли вверх.

— Разумеется. Обещаю.

— Ты хочешь, чтобы я рассказал все, хорошо. Но если ты начнешь грузить меня психотерапией, то я не приму это адекватно.

Она никогда не вываливала на него «психотерапию», и прекрасно понимала, что он проводил сейчас границы, чувствуя уязвимость.

— Я обещаю.

Бутч кивнул, будто они заключили сделку.

— Я рос в католической традиции. В настоящем католицизме, а не повседневно-привычном смысле этого слова. И, прости… но меня учили, что только шлюхи и потаскухи делают это. А ты… ты — все, что я когда-либо захочу в женщине.

Внезапно он опустил взгляд, казалось, не в силах продолжить.

— Почему тебе стыдно? — прошептала она.

Он нахмурился так, что почти все лицо исчезло под его бровями.

Потому что я…

— Потому что ты хочешь, чтобы я довела тебя до оргазма?

Он смог лишь кивнуть. Потом резко поднял взгляд.

— Почему это такое облегчение для тебя?

— Что, прости?

— Ты выдохнула так, будто испытала облегчение.

Марисса улыбнулась ему.

— Я думала, что ты никогда не позволишь мне этого… а я всегда хотела узнать, каково это.

Лицо ее хеллрена стало алым. Ярко. Красным.

— Я просто… я не хочу проявить к тебе неуважение. А мое воспитание говорит, что это неуважение — кончить в рот своей женщины… тебе она не нравится, ты ее не любишь, не уважаешь. И да, конечно, мне давно пора избавиться от этих предрассудков, но это не так просто.

Марисса подумала обо всех проблемах, которые причиняло ей ее воспитание.

— Блин, я так тебя понимаю. Знаю, что давно пора перестать чувствовать боль и неуверенность из-за своего брата и проведенных в Глимере лет. Но я словно на горьком опыте узнала, насколько болит ожег от конфорки, понимаешь?

— Абсолютно. — Он слегка улыбнулся. Потом потер лицо. — Я настолько же красный, как я думаю?

— Да. И это восхитительно.

Бутч резко рассмеялся… но потом помрачнел. Надолго.

— Есть и другая причина. В смысле, с клубом… но это сумасшествие. То есть, полный бред.

— Я не боюсь. Пока ты продолжаешь говорить, честно, я ничего не боюсь.

Она уже чувствовала, как между ними растет связь… не кратковременная, которая приходит после хороших оргазмов, но потом снова приходится решать проблемы.

Эта связь была железобетонной. Каменно-твердой.

В духе я-раньше-любила-свою-половинку-а-сейчас-еще-больше.

И она поняла, что он был готов поговорить о своей сестре, потому что все его тело застыло… казалось, он перестал дышать. А потом пелена слез накрыла его прекрасные ореховые глаза.

Марисса было поднялась, чтобы подойти к нему, но Бутч резко провел рукой по воздуху.

— Не вздумай. Не прикасайся ко мне, не подходи. Если хочешь, чтобы я выговорился, ты должна дать мне пространство.

Марисса медленно опустилась на кресло. Сердце гулко билось за ребрами, и пришлось приоткрыть губы, чтобы пропустить воздух.

— Я всегда был суеверным… — сказал он тихо, словно обращаясь к самому себе. — Ну, суеверным и думал много. Рисовал всевозможные связи, которые не существуют на самом деле. Это похоже на то, что я рассказывал Аксу о перчатках. На рациональном уровне я понимаю, что не оставил на тех телах ничего своего, но… по ощущениям все иначе.

Когда он замолк, Марисса не сдвигалась с места.

— Моя сестра… — Опять прокашлялся. А потом, когда он, наконец, заговорил, его от природы хриплый голос, напоминал наждачную бумагу. — Моя сестра была хорошим человеком. У нас была большая семья, и не все хорошо относились ко мне. Она — хорошо.

Мысленно, Марисса вспомнила все, что знала о девочке: исчезновение, изнасилование, тело, обнаруженное неделю спустя. Бутч был последним, кто видел ее.

— Но у нее была и другая сторона, — сказал он. — Она тусовалась с кучей… черт, тяжело говорить… но она тусовалась со многими парнями, ты понимаешь, о чем я?

Сейчас его лицо было бледным, губы сжаты, орехово-карие глаза скрылись под веками, словно он проигрывал в голове плохие воспоминания.

Но потом он просто остановился. И когда он больше ничего не сказал, ей пришлось самой заполнить пропуски.

— Ты думаешь, что ее убили, — прошептала Марисса, — потому что она не была хорошей девушкой. Ты думаешь, что может, если бы она не занималась сексом с теми парнями, то не оказалась бы в той машине, они бы не сделали с ней то, что сделали, и она бы не умерла.

Бутч закрыл глаза. Кивнул раз.

— И ты ненавидишь себя за то, что из-за этого ты считаешь ее виноватой… а это предательство. Винить жертву… и ты никогда ни за что не станешь винить жертву, никого, тем более свою родную сестру.