Посторожишь моего сторожа?

— Значит, я знаю эту книгу. У нас одна книга, в которой четыре слова с этими заглавными буквами: «Gone With The Wind». Нужно сжечь и ее.

1920

После Марта рассказывала, закрываясь руками от знакомого врача:

— Я не хотела, не хотела этого! Мама попросила узнать, как там Бертель. Нет, она попросила спросить, отчего он так долго купается, и так рано, обычно он купается вечерами, а сегодня… Я постучалась. Я… спросила, скоро ли он освободит ванную, потому что маме нужно умыться. Он не ответил, и я… кажется… я закричала маме, что Бертель не отвечает… Нет, она была в кухне. Мы были в магазине. Она сказала, чтобы я громче стучала и звала. Я… я постучалась. И… я нажала на ручку. Я не хотела входить! Я случайно нажала на нее… Я вошла. И… Бертель… он был в ванной. В рубашке. И он был в воде. И… там… стена была в крови! И на полу была! Я… очень… я хотела позвать маму. Я… испугалась. Я не знаю, почему я ее не позвала! Честное слово!..

После Лина услышала:

— Покой. Просто покой. Не тревожьте его вопросами. Ни в коем случае не спрашивайте об этом. Ни в коем случае не говорите о шрамах.

— Ему нужно лечение, — сухо ответила она.

— Врач вам не поможет в этом.

Она проглотила неприятные, страшные слова: «Мой сын сходит с ума, сделайте с этим что-то, я не знаю, что мне делать!».

Муж ее приехал двумя неделями позже.

Он был небрит, в старом неухоженном костюме; в потертом саквояже оказались выменянные в деревне гостинцы: хлеб, рыжая и твердая колбаса, немного джема в пергаментной бумаге. Детей отправили с бутербродами в гостиную, а родители ушли в спальню и оставались в ней час или полтора. Вернувшись к Альберту и Марте, заплаканная Лина позаботилась о дочери, у которой от хлеба заболел живот. Марту стошнило в корзинку с сухими цветами, после чего ее унесли в кровать. Были опасения, что ей может стать хуже. Альберт безмолвно выковыривал жиринки из трех кусочков колбасы. Расхаживая по гостиной, отец вполголоса рассказывал, что не смог по-человечески похоронить брата Иоганна.

— Как это — убили? Кто?.. — спросила тихо Лина. — За что его убили?

— «Белые» убили, — ответил тот, остановившись у грязной корзинки с остатками чужого ужина. — Он на «красных» работал, в их газете. Мне Луиза рассказала… он, знаешь, домой ввалился, велел ей и сыну собираться, сказал, что уезжают… они тут же собрались, попытались выехать… и… их и взяли.

— А как тетя Луиза? — еле слышно спросил Альберт.

— С ней ничего. Она потрясена… и сын их тоже. Эти расстреляли Иоганна на их глазах.

Отец хотел, чтобы после ужина они вместе помолились за всех покойных, на чьей бы стороне они ни были, — но Лина категорически отказалась и ушла к себе. Оставшись с отцом наедине, Альберт изображал безразличие, словно тот был ему чужим человеком. Тот спросил, хочет ли он, сын, помолиться, но не получил ответа. Немного смутившись, отец разрешил ему уйти спать; и все же пошел за сыном в его спальню и присел на постель с неприкрытым желанием залезть ему в душу.

— Ты вырос взрослым и красивым мальчиком, — неловко заговорил он, не придумав ничего лучшего.

— Да?

— Да. Мама хорошо о тебе заботилась, наверное. Вы же не ругались?

— Нет.

Первый разговор зашел в тупик. Альберт был настроен враждебно, а отец не понимал, как эту враждебность побороть — каким бы сильным ни было его желание поладить с младшим сыном, он никогда не любил его как Мурра или Мисмис. Бессознательно угадывая родительскую нелюбовь, Альберт отстранялся и физически: он сел так, чтобы отец не смог дотянуться, и смотрел в сторону.

Отец откашлялся и спросил:

— Ты поправляешься, верно?.. Руки болят меньше?

Альберт пожал плечами.

— Не хочешь рассказать… почему ты… Я не считаю тебя слабым или… плохим. Из-за этого. Хочешь поговорить?

— Нет.

— Почему? Не хочешь? Может быть, тебе станет легче. Я смогу тебя понять.

Снова сын пожал плечами, а потом ответил:

— Я не хочу, чтобы вы меня понимали.

— Но почему?

— Вы бросили мою мать.

Как в сильном оскорблении отец встал с постели; помолчал, заложив руки за спину.

— Берти, это взрослые дела, — с долей раздражения ответил он. — У нас с твоей мамой было… некоторое недопонимание. Мы его разрешили. Отныне мы снова семья.

— Вы бросили нас, — очень тихо ответил Альберт. — Во время войны — вы бросили нас. Тут. С коммунистами. Вы предали нас.

— Берти, извини меня, но это слишком!

— Зачем вы вернулись?

— Потому что я твой отец! — воскликнул тот. — Я хозяин в этом доме! И я вправе возвращаться в него, когда мне захочется!

Невольно оба прислушались — в гостиной пробило полночь.

— Берти, я тебе… клянусь, — с новой мрачной убедительностью заговорил отец, — если бы я знал, в каком вы положении, я бы немедленно приехал. Я был в полной уверенности, что вы в безопасности в Минге.

— Все вы знали. Я вам не верю.

— Послушай меня…

— Я хочу лечь спать. Извините.