Посторожишь моего сторожа?

— Ты можешь заболеть, — сказал Альберт.

Ничего не ответив, босиком, она прошла с ним к машине и, стоило ему открыть ее, взяла его голову и быстро приблизила к себе.

— Кете, ты серьезно?

— А что?

— Мы же не… Ну не в машине же твоей сестры!

— А почему нет? Я хочу.

Как заставляя его, она впилась в него губами и держала очень сильно, пока он не расслабился и не подчинился ей. Все же в этом было что-то неестественное, и в том, как сильно Кете хваталась за его тело, боясь, что он отпустит ее, — в этом ее порыве была не столько любовь, сколько страх. Потом она лежала на нем (было очень тесно) и впитывала губами его дыхание, но, в отличие от его, ее тело оставалось скованным и несчастным.

— Хочешь, отправимся с тобой в Аргентину? — сквозь легкий сон спросил он.

— А что там?

— Очень много зелени и очень тепло, ты сможешь каждый день ходить по траве, если захочешь.

— Там очень красиво?

— Божественно. Помню, я смотрел фильм, и в нем показывали, как хорошо в Аргентине.

— И ты возьмешь меня с собой?

Спрашивала она робко, словно сомневалась в его желании ехать обязательно с ней.

— Я не смог бы поехать без тебя, Кете. Честное слово. А ты — ты бы поехала без меня?

— Нет… ни за что.

В приятном молчании он помог ей поправить платье и надеть туфли, и они вышли наружу.

— Очень жалко, что нет самолетов, — прошептала она.

Темнело, загорались оранжевые фонарики на палатках, включились «светлячки» по краям сцены.

«Мы вместе все вперед идем уверенно.

Врагам не верь, пощады не проси!

Единая великая Империя –

Мы верные сторонники твои».

— Я сказала Марии, чтобы она пригласила Альбрехта, Аппеля и Софи… иначе я не хочу.

— Ты хочешь встретиться с ними? — серьезно спросил он.

— Мне сложно сказать, но… Наверное, мне это нужно.

Внезапно, как осознав себя, она отпустила его руку и пошла в толпу, что встречала нового исполнителя. Жест ее был настолько невероятен, что Альберт на полминуты потерялся, а стоило ему понять, что Кете действительно ушла, как он ее потерял — Кете вошла, растворилась в чужих спинах, и он не знал, как найти ее в этом человеческом тесте. Белокурый человек, маленькая копия Петера Кроля, появился на возвышении — и он узнал стихи все того же Петера, написанные после сентября.

«Мы — это буйство имперской крови

И мое пожелание

Мы…».

— Кете?

Его не слышали. Он осторожно шел, стараясь не натыкаться на чьи-то обезличенные тела. Близ человека появился второй человек, что нес первому небольшую жестяную коробку. Остальные смеялись и пели, заглушая бессмысленное «Кете, Кете, Кете…». Он вытер с век капли крови.

«Это флаги, что реют вдали, это

Мы — не пред кем не склоняемся и

Мы храним нашу верность,

И мы — это истина нами воспета,

Это мы».

Человек нажал на что-то в протянутой коробке — и фестиваль разорвался от резких, глухих, узнаваемых взрывов. Красные всполохи в темном небе осветили сузившийся до нескольких сотен метров мир. С отражением этого красного, а потом золотого огня он заметил Кете — она стояла у сцены и смотрела на фейерверк.

— Кете! Зачем ты ушла? Ну зачем?

— Всем все равно.

Огонь дрожал в ее глазах, и оттого, возможно, они казались безумнее и страшнее, чем когда бы то ни было.