Посторожишь моего сторожа?

Мария с мужем прошли чуть дальше, к палаткам с разноцветными крышами, в которых торговали свежими пирожками и засахаренными яблоками. Кете боязливо смотрела в их спины, почесывая левую руку; потом она сошла с места и приблизилась к Альберту, и позволила поправить воротник ее красного английского платья.

— Тебе нехорошо, Кете?

Она помотала головой и сильно сжала губы.

— Мы можем вернуться… Пожалуйста, не кусай себя.

К его облегчению она сглотнула и разжала губы. Желая внушить ей чувство уверенности, он взял ее локоть и повел за собой. Новая весенняя трава приятно поскрипывала от движения — Кете упрямо слушала эти звуки, в ее открывшихся губах он читал: «Как хорошо, как хорошо, эта трава…».

Жуя пирожок с мясом, Мария крикнула им, что собирается слушать известную певицу, из тех, что поет романтические баллады под классическое фортепиано. Слева, в ста метрах, расположилась новая сцена, и ее как раз оккупировала трагически-красивая женщина в патриотическом кружевном платье. Наклонившись, он спросил Кете, хочет ли она есть.

— Нет… А тут есть самолеты?

— Нет, все самолеты на фронте.

Зачем мы приехали, Кете? Чтобы смотреть в незнакомые лица? Чтобы ты прошлась по траве? Чтобы послушать случайные песни? Она спрашивала, есть ли тут тир, как раньше.

— Тут есть лимонад. Тот же, что и раньше. Хочешь, я куплю тебе лимонад?

От близости незнакомых ему было не по себе: Кете больно держалась за его руку и смотрела упрямо на свои пальцы, и передвигаться с ней в разукрашенной толпе, что сновала между киосками, было проблематично. Кете шла за ним, как собака, стараясь поверить, что хозяин знает дорогу. Он сдержался, чтобы не сказать в ответ на ее страх: зачем мы приехали, Кете?

Как и десять лет назад, он купил ей лимонада. Кете начала пить через трубочку, держа стакан одной рукой, а второй по-прежнему держась за рукав Альберта.

«Свободен путь для наших легионов,

Свободен путь для танковых колонн.

Империя — вот выбор миллионов,

Она даст хлеб, вернет спокойный сон».

Вместо трагической певицы, что пела о погибшей в море девушке, на сцену вышел кто-то с низким мужским голосом, что явно был создан для исполнения патриотических гимнов. Как не слыша его, Кете упорно пила.

— Кете?.. — Волосы ее были ярче и светлее этого дня.

— Спасибо. Мари говорила, что можно потрогать лошадей.

И снова патриотический гимн сменился лирической песней — на этот раз в ней пелось о юной невесте, что была брошена женихом на растерзание диких волков. Марии слушать это наскучило, оттого они нашли ее близ лошадей, которых готовили к соревнованию. Потрогать их можно было за отдельную плату. Мария крикнула, что все оплатит.

— Это самая быстрая, я поставлю на нее, — заявила она, показывая на серую в яблоках. — Прошлая фаворитка выбыла. Жаль, соревнование очень маленькое, места не так уж и много… У нас тоже есть лошадь. Но она у Дитера. Я хочу себе тоже, но… — Она не закончила.

Неловко улыбнувшись, Мария поправила на сестре платье и прошептала:

— Оно смотрится на тебе невероятно… Знаешь, ты в нем такая красивая!

— Спасибо, ты тоже очень красивая.

— Стало много патриотического материала, — сказал Альберт Марии, рассчитывая, что она почувствует себя виноватой.

Но та не собиралась винить себя за то, что заразила Кете мыслями о фестивале.

— Но остального тоже хватает, — возразила она. — Те же скачки, а вечером устроят самый большой фейерверк, нам сказали, что больше не устраивали… Мне кажется, это замечательно.

«Родина наша, слезы утри,

Умоются кровью враги-дикари.

Одна ты моя любовь и услада –

Наша империя — и наша армада».

Отчего-то Кете отказалась трогать животных и за рукав потянула Альберта к выходу. Он тихо пожаловался на ее крепкую хватку, и, к счастью, она немного расслабила руку и пошла спокойнее, не торопя его.

«Что же вы, недруги, вдруг загрустили?

Думали, нас навсегда покорили?

Вы не найдете здесь подхалимажа,

Смерть вам готовит родина наша».

В закрытой палатке показывали фокусы. С час они провели, смотря, как красивый белоснежный человек извлекает из пиджака голубей, разрезает, а затем оживляет женщин и делает банкноты из книжных листов. Позже к зрителям вывели дрессированных собачек, что эффектно прыгали через кольца и выли по указанию. Взглянув сбоку на черты Кете, можно было все же заметить, что она ничего не понимает; глаза ее упорно смотрели, как причесанное маленькое нечто прыгает через второе маленькое прилизанное нечто, но за этим не было не то что интереса, но и обычного осознания, на что она, собственно, смотрит.

— Хочешь… уйдем? — наклонившись к ней, спросил Альберт.

Она согласилась. Они вышли из палатки, и Кете, не отпуская его руки, спросила:

— Мы можем… пойти в машину Марии?

— Тебе нехорошо, Кете?

— Нет, все нормально. Но я хочу побыть в машине.

Мария и Дитер обнаружились за напряженным соревнованием наездников. Кое-как протиснувшись к ним, Альберт спросил у них ключи от машины, а те были столь увлечены, что расстались с ними без лишних вопросов.

Все это время Кете стояла недалеко от машины, на траве. Она сбросила туфли (их она положила на капот) и мяла голыми ступнями теплую зелень.