Посторожишь моего сторожа?

— Неужели мы прошли через это? — спросила Мария. — Звучит как из прошлой жизни… Мы с Дитером были маленькими, он ужасно доставал меня, и я страшно бесилась на него… А как-то он купил мне… и попросил отдать ему кожуру…

Не включая света, она прошла в свою спальню и принесла старую шкатулку. Села близ Альберта на пол и достала обручальное кольцо. Попробовала — и оно пришлось ей впору.

— Ты скучаешь по матери? — спросил Альберт.

— Нет. Я хочу, чтобы Катя вернулась. Чтобы Дитер был со мной, чтобы мы все были вместе, как раньше, как… раньше. Я не хочу знать, кто и за что воюет. Я хочу, чтобы все мои были со мной — не больше. Разве это много?

— По нынешним временам — невозможно много.

— Хочешь выпить со мной? — спросила она. — У меня много бутылок, вино, в основном. А?

— Да нет, мне утром выезжать.

С быстротой животного Мария приблизилась и схватила его за подбородок.

— Что? Ты уезжаешь?.. Тебя… призвали?

— Нет, я сам… попросился. Это не армия.

— Что? Ты с ума сошел? Ты не можешь меня бросить! Ты не можешь… Если вы погибнете разом, у меня никого не останется!

Она повысила голос. Наверное, она сильно злилась.

— Я хочу попасть в В. У меня нет другого шанса. Пойми меня, Мари.

— Ты сошел с ума! — заявила она и оттолкнула его. — Ты хочешь сдохнуть там? Ты даже не умеешь воевать, ты не сможешь там… А если мы проиграем?

— Да… это возможно. — Он помолчал. — А все же давай выпьем. Потом долго не получится.

В ответ Мария потребовала объяснить ей внятно, чем он собирается заниматься и точно ли уверен в благоразумности этого.

— Это быстрый суд, — помедлив, ответил он. — С точки зрения обычного права — преступление. А с военной точки зрения — неизбежное зло. Я буду разбирать на месте дела гражданских, которые не требуют отлагательств… либо казнить за преступления против наших солдат, либо отправлять в другой суд, выше, который назначит заключение или… если мой приговор покажется слишком мягким…

— Постой, постой… — понизила голос Мария. — Ты возьмешь на себя… такое? Ты не сможешь!

— Почему? Я же работал прокурором раньше.

— Нет, Альберт, ты никогда не выносил приговоров. Тебе придется казнить людей!

— Мне необязательно их казнить, — возразил Альберт. — Я уже сказал, что могу разбирать их дела и отправлять их дальше. А там они решат, нужно ли…

— Не верю. Это… ты сам понимаешь, что это не так просто. Ты…

Она включила свет и внимательно уставилась в его лицо. Он постарался улыбнуться, но вышло совсем уж неуместно.

— Мне кажется, что Катя сводит тебя с ума, — сказала Мария.

— Да?.. Ты сама знаешь, ты сама сказала: она одна, она может умереть. Я должен найти ее и…

— Ты не спасешь ее, став палачом, — отрезала Мария.

— А я не собираюсь… Ты нальешь мне или нет?!

Нехотя она принесла им вино и разлила по бокалам. Он быстро выпил первый бокал и наполнил новый.

— Осторожнее с похмельем, знаешь ли.

— Ничего. Пойми меня, Мари. Пожалуйста. Я… я должен быть там. Я… только сейчас понял, как я ошибся, позволив ей остаться. Если с ней что случится, я не прощу себе. Понимаешь?

— А чем ты ей поможешь? Что, перебежишь к нашим врагам? Чтобы они отправили тебя в В.? Или что? Или хочешь войти победителем в В.? Я знаю, что такое война, она… Ты войдешь победителем не в столицу. Ты войдешь в руины, оставшиеся на которых будут ненавидеть тебя всей душой. И когда она увидит тебя среди тех, кто разрушил ее дом… ты думаешь, она обрадуется тебе?

— Я не знаю, Мари, я ничего не знаю. Но если я не пойду, я больше никогда не увижу ее.

— Чушь! Полнейшая чушь!

Она отобрала у него вино (он хотел пить дальше) и вылила остаток в цветочный горшок. Потом она заплакала и стала приговаривать, что останется одна и все, кого она любит, погибнут. Устало он смотрел на нее и ничего не отвечал.

Какая страшная усталость! Что случилось с прочими желаниями? Осталось одно — убедиться, что Кете в порядке, и обнять ее. Жизнь ничего не стоит, если никого не хочется обнять.

Интересно, чем я лучше остальных? В каждом из нас безразличие и усталость, отличаемся мы лишь переживанием их.

Юноша, что возил его в автомобиле по разбитым дорогам, что курил в салоне украденные у местных сигареты, что много жаловался на запах гари, от которого у него болело в горле — он говорил: «Кто бы спорил, война — это нехорошо. Я бы не хотел остаться тут. Но война началась, это не изменишь. Война заканчивается чьим-то поражением. Наше поражение — это большое унижение, допустить этого мы не можем. У нас нет иного пути, нам нужно победить. Поэтому я честно исполняю свой долг».

Смутно знакомый офицер из штаба курил с ним, вслушиваясь в артиллерийские раскаты: «Я сомневался, нужна ли нам война. Но раз она началась… не хочу нашего проигрыша. Помним, что было после прошлой войны. Мы столько лет выстраивали наш мир, с нуля выстраивали, а если мы снова проиграем… мир, к которому мы привыкли, рухнет и опять наступит нищета и разруха. Может, не нужно было поддаваться на провокации. Может, мы ошиблись. Но проигрыш недопустим».