Посторожишь моего сторожа?

Замечательно понимая (впрочем, она тоже понимала, что он все понимает), он одновременно злился на ее навязчивость и сочувствовал ей. Бесконечно можно играть с замалчивание, но ясно: Жанетт уехала, чтобы избежать работы с партией, и должно было случиться нечто ужасное, чтобы она захотела отдать любимую племянницу кому-то от этой партии. И раньше не могло быть, чтобы он открыто ухаживал за Кете, но сейчас, чтобы Жаннетт намекала на такое? Он уставился в ее старое лицо, пытаясь прочитать, какого она мнения о нем на самом деле: боится ли она его, ищет его поддержки и через него — поддержки партии, что расширяет влияние, боится за Кете, думает, что выдав ее за партийного, спасет ее?

— Вы очень любите Кете, — заметил он. — Ваши тревоги… естественны. Одному выживать сложно.

Когда Жаннетт молчала, он оглядывался в поисках вещей Кете. Он боялся, что она вот-вот придет и застанет его врасплох (но как, если он ждет ее?), что она не узнает его или же спросит безразлично, зачем он приехал и тем более остается у них пожить. В его воображении Кете становилась то равнодушной и далекой, то отзывчивой и теплой, и он мучился тревогой, не зная, какой образ он хочет встретить через столько времени.

В какой-то момент Жаннетт извинилась и сказала, что собирается выйти с Марией в булочную. Из вежливости он спросил, не пойти ли ему с ними, но она ответила:

— Что вы, отдыхайте у нас, дом полностью в вашем распоряжении.

Они ушли. Он немного посидел в гостиной, прошел в свою временную комнату и осмотрелся. В шкафу отчего-то обнаружились платья и костюмы, точно не Жаннетт, летние туфли и соломенная шляпа с красной лентой, на подоконнике — солнечные очки в модной толстой белой оправе, под кроватью валялся журнал о средневековом искусстве. Из любопытства он полез за ним — но знакомый голос возмущенно спросил:

— Кто вы? Что вам тут нужно?

— А, Кете?..

Она стояла у двери, прижав руку к горлу. Возмущение у нее сменилось полнейшим недоумением.

— Что вы делаете под моей кроватью?!

— Эм, ничего, уже ничего.

К счастью, она быстро отошла и кратко рассмеялась. Он боялся посмотреть на нее, настолько было неловко.

— Мари говорила, что вы приедете, — сказала она, — но не думала, что тетя отдаст вам мою комнату. Вы правда остановитесь у нас?

— Нет… да… я не знал, что это твоя комната.

Он мямлил что-то еще, не в состоянии смотреть на нее. Кете, казалось, перестала замечать глупость его положения и сказала как ни в чем не бывало:

— Я иду пить кофе, я устала после работы. Хотите со мной? Я только переоденусь.

— Эм… да, хорошо. Мне выйти? А, да, конечно, извини.

В гостиной он боролся с желанием убежать из этого дома. Через силу он признался самому себе, что ужасно, невыносимо ее боится — ее или, может, чувства, что она вызывает против его воли; это было схоже с потерей воли, контроля и благоразумия. Пока он размышлял, не уйти ли, как бы глупо это ни было, Кете к нему вышла и окликнула по фамилии. Он машинально на нее взглянул. Она сменила рабочее зеленое — возможно, костюм — на красный свитер и широкие черные брюки. Спиной Кете прислонилась к косяку и была знакомо-красива; и все же она уже не та юная, неопытная, только осознающая свои желания девчонка. Близ него стояла самодостаточная, развитая физически и умственно девушка, невыносимо похожая на прошлую Кете, но способная жить хорошо и без него, занятая без него множеством дел, знакомая с миром, в котором он сам себе казался новичком. И эта ее новая осознанность и взрослость были почти болезненно привлекательны. Прежняя Кете спросила бы весело: «Ну как, мне идет?». Нынешняя спокойно спросила: «Ну как, отправляемся? Я очень-очень хочу кофе».

Не может быть, чтобы ничего не осталось от ее чувства. Не может быть, что отныне они — хорошие приятели, не более, и в ее мыслях витают другие мужчины, что намного лучше его, красивее, умнее, опытнее его. Она уверенно пила кофе и курила, забросив ноги на пустой стул, перешла на язык Минги — конечно, желая сделать ему приятно, напоминая, что раньше оба жили в Минге и познакомились там же. Но в этом воспоминании не было ничего, кроме ностальгии по безопасным временам. Как знакомые, что расстаются без сожалений и потом не помнят друг о друге, они болтали о новых книгах, музыкальной постановке в В., на которой он успел побывать, об известном испанском художнике, о высоких ценах на малоизвестных постимпрессионистов, американском кино, забастовках рабочих, возможном запрете абортов (оба были против запрета), холодной погоде, маленьких зарплатах и дорогом жилье. Кете закурила снова и спросила, бросил ли он. Он закурил с ней. Она спустила ноги со стула и пожаловалась, что сильно устает — по работе бегать по всему городу и дальше.

— Ты не думала вернуться? — спросил он внезапно.

Она выпустила колечки дыма и уточнила:

— Зачем?

— Тебе здесь хорошо?

— Здесь работа и тетя, — пожала плечами Кете. — А там Мария, но у нее давно своя жизнь. Что мне у вас делать? И нет, против партии я ничего не имею.

— Ничего не имеешь? После того, как партия так поступила с Жаннетт?