Посторожишь моего сторожа?

— Боюсь, это и для меня дорого, — признался Альберт, — мне повезло, что я обхожусь без главной сцены.

— А Дитер тоже человек, он не хочет быть заезженной клячей. Он устал не меньше меня. Любопытно, какие костюмы ему покупает его жена. Наверняка они английского кроя…

— Хм, ты бы хотела вернуться к нему?

— А… что?..

— Аппель вспоминал тебя. Он упомянул, что мог бы найти тебе пару.

— Зачем это?

— Чтобы… ты не была одна, — запнувшись, ответил Альберт.

— Зачем?..

— Ты же только что говорила, что хочешь быть любимой. Мужчина, на которого можно положиться…

— Я не хочу, — перебила его Мария.

— У Аппеля полно неженатых знакомых, хорошие журналисты из…

— Аппель пусть о себе позаботится! У него самого проблем много! Пусть ими занимается, а не сватовством!

Надолго они замолчали, обиженные тоном друг друга. Затем, устав сидеть на месте, Мария стала убирать со столика тарелки из-под сладкого. Три раза, не спросив помощи, она уходила в кухню и, возвращаясь, старалась не смотреть на помрачневшего, задумавшегося о своем Альберта.

Потом он услышал, как она уронила что-то в кухне. Раздраженно и громко она повторяла:

— Черт! Черт!

— Тебе помочь? — крикнул ей Альберт.

— Я порезала ногу. Черт!

Он ушел в спальню за пластырем. Мария тем временем уселась в кресло в гостиной и вытянула вперед обнаженную левую ногу. Ранка на ступне немного кровила.

— Я так испугалась! — выпалила она, позволяя Альберту взять ее больную ступню. — Этот дурак за стенкой начал кричать. Совсем свихнулся уже от бессонницы… Что там?

— Кусочек попал. Да сиди, ты не увидишь. Где твой женский набор? Мне нужен пинцет.

Морщась от боли, Мария глядела поверх его головы.

— Альберт…

— Ты можешь включить лампу? Дотянешься?.. Потерпи.

— Ай! Больно же! Мама…

— Ну я же сказал… Ну чего ты?

— Мне кажется — или за окном что-то странное?

— Что? — перебил Альберт.

— Не знаю. Горит что-то. Нет там ничего?

Он оглянулся на окно и сощурился.

— Это не у нас, в правительственном квартале что-то, — не беспокоясь, ответил он ей. — Может, опять та артистка подожгла квартиру соперницы? Помнишь, целый месяц об этом твердили, пока ее не отпустили. Можно позвонить Герману. Он обычно в курсе.

— Все равно мне кажется, это что-то большое, — настаивала Мария упрямо. — И близко, как мне кажется. А если на нас перекинется?

— Это за два квартала от нас! Ну, позвоню я Герману, хорошо?

За окном было непривычно красно и дымно. Попробовав открыть форточку, Альберт тут же захлопнул ее. Вившаяся близ него Мария болезненно кашлянула. Он попросил принести телефон и набрал номер партийной газеты, в которой работал муж Мисмис, обычно осведомленный о главных, а то и ничтожных происшествиях. Лишь на шестой раз Герман поднял трубку и рявкнул в нее:

— Слушаю! Кто говорит?

— Это я, Альберт.

— Ну что там? — влезла Мария.

— Какой?.. А, ну чего тебе?

— Эм, в правительственном квартале что-то горит. Окна открыть нельзя, тянет ужасно. Ты не знаешь?

— Чего-чего?

— Что горит? Ты не слышал?

— Парламент горит. Слушай, мне некогда! Давай потом!

— Что? А-а… Не тяни меня! Он сказал, что горит парламент. Не знаю…

— В смысле? Как так?

— Не знаю. Может, что-то из строя вышло? Короткое замыкание…

— А разве его не охраняют? — резонно спросила Мария.

— Не знаю.

— Что, самое важное, после канцелярии, здание в стране — и не охраняют?

— Я не знаю, — грубо ответил Альберт, раздраженный вопросами. — Я поеду сейчас и сам узнаю. Может быть, Герман ошибся. Я узнаю — и сразу вернусь. Не нужно ехать со мной, — добавил он, заметив по изменившейся позе ее, что она намерена увязаться за ним.

Наскоро одевшись, набросив пальто и снова сказав, что вернется, как только узнает подробности, он выбежал из дома.

В трамвае, как и на улице, дрожало большое беспокойство; и знакомые, ехавшие вместе, все не разговаривали и старались не смотреть друг на друга, словно чего-то стыдясь. Чтобы доехать до места, нужно было сделать одну пересадку, но, заняв новое место, на этот раз у самых дверей, Альберт заметил, что движение на ветке этой замедленно: транспорт не пускали к парламенту, останавливая за две улицы до него. Уже две эти улицы были невыносимо затянуты дымом. Полицейские разжимали тугие двери трамвая и кричали: «Выходите, конечная, дальше нельзя!». Кто-то из приехавших с Альбертом в трамвае хотел пройти по улице в сторону парламента, но его задержала длинная цепь с дубинками наперевес. На головы дежурные натянули противогазы, за спинами их расплывались в сизости стены, пожарные машины и спешащие люди со шлангами. От удушливости было гадко и муторно.

— Что там такое? — откашлявшись, спросил Альберт.

Ему ответили раздраженно и приказали уезжать и не мешать им работать.

— Я из прокуратуры. Вот мой документ. Что происходит?

Ему четко ответили, что, будь он хоть бургомистром, его бы отправили куда подальше, ибо мешать людям на пожаре нельзя никому.

— Вы просто идиоты, — буркнул Альберт и отошел.

Поодаль, напротив остановки трамвая, на коленях, в пыли и дыму, молилась небольшая группа людей. Тут же в недоумении метался иностранный журналист с фотокамерой, осматривал плачущих и цокал языком.