Посторожишь моего сторожа?

— Кажется, я… — Ты иначе меня поняла, я не то хотел сказать!

Но она порывисто бросилась на его плечи и впилась в его губы. Мир потерял отчетливость, краски потускнели. Какой ужас. Только не это. Это плохо кончится. Она слабее, нежнее, у нее слабое тело, как легко его сломать, как просто причинить ей боль, нет, нет, ей станет больно, этим все и заканчивается — физической ломкой, режущей болью, платками с кровью, жалкими стонами в подушку.

Со странной болью пониже горла он отстранил ее и сильно сжал ее плечи, удерживая на расстоянии. В темном блеске ее глаз он рассмотрел свое испуганное отражение.

— Поцелуй меня, — еле слышно попросила она.

— Я… нет, Кете, пожалуйста, это неправильно!

— Ты же хочешь этого. Я знаю.

Она приблизилась — он ослаб, тяжело было сопротивляться ее порыву. Со вздохом она прижалась к его губам и нежно опустила руку на его ремень. Неопытная, но повинуясь бессознательному знанию своего пола, она прижималась так, чтобы почувствовать: он хочет ее, она желанна для него и чтобы он ни сказал после, его тело желает сблизиться с ней. В помутнении красок и форм показалось, что она не так слаба и не боится боли, быть может, стойкость ее выиграет в этом сражении, и не логичнее ли, правильнее, эмоциональнее ей уступить и позволить пережить боль, раз уж она сама эту боль требует. Как нежно, расслаблено женское тело, как оно уступает, зная, что станет больно.

— Кете, Кете… не нужно, — сумел сказать он.

Требовательно она заглянула в его глаза — и, прочитав в них страх, опустила руки. Забралась в угол постели, как-то разом ослабнув.

— Прости…

— Я хочу спать, — перебила его Кете.

— Попытайся понять, хорошо, Кете? — К счастью, к нему возвратилось красноречие. — Ведь нельзя же насильно… Ты сама не заметишь, как все закончится. Может, потом встретимся, улыбнемся, вспоминая это.

— Уходите! — выпалила Кете.

Лицо ее резко изменилось — из растерянного и обиженного стало злым, чуть ли не агрессивным. Он отступил. Кете снова отвернулась, и, выходя, он мог рассмотреть лишь ее опущенную голову.

В прихожей он заметил Марию, что пришла за ними следом, но сидела, не раздеваясь, на стуле у входной двери.

— Шпионите, как бы я чего не сделал? — сухо спросил у нее Альберт.

— Я хотела поговорить, — тихо и напряженно ответила она. — Я хотела спросить у вас совета. Без тети. Мне… нужно, чтобы вы мне помогли. Я не знаю… не умею.

— И? Я слушаю.

— Мне… нужно найти квартиру. Чтобы снимать. У меня работа, я смогу платить. И я даю уроки музыки. Но я боюсь… что меня обманут или… что я не смогу. Я раньше не снимала сама… вы понимаете?

— Так вы не собираетесь ехать с тетей и сестрой?

— Нет, я остаюсь.

— Почему?

— Я не хочу, — ответила Мария. — Я устала от тети. Я хочу побыть самостоятельной. Я больше не могу жить с ней!

— Знаете что, — внезапно начал Альберт, — снимать в одиночку дороже. У меня к вам предложение: давайте снимем двухкомнатную квартиру. Платить будем пополам. С вас ужины, а с меня — продукты. Можно найти квартиру с пианино. Вы согласны?

Удивившись, она развела руками со словами:

— Но… как? Я не могу!

— Но почему?

— Но я вас не… мне не нужны любовники!

— А я вас не просил спать в моей постели.

С сомнением Мария на него смотрела.

— А вам зачем, позвольте уточнить?

— Хочу съехать от родителей. Мать каждый день теребит меня, покоя нет. А с вами мы хорошо поселимся. Я не буяню, почти не пью. Я не буду вам мешать. Обещаете подумать?

— Хорошо, — неуверенно ответила она. — Я… не знаю… но вы же к нам заглянете?

— Нет, я позвоню. Или вы мне позвоните. У вас есть мой телефон?..

Поспешно он написал на протянутой бумажке, как связаться с ним. Вот уж смешно, мелькнуло у него, он поселится с Марией вместо Кете — обмен сомнительный, но безопасный. Мария не полезет целоваться.

Она приехала с вещами вечером, после него; с наигранной, от скрываемой неловкости, улыбкой отдала ему объемный черный чемоданчик.

— Покажите себя джентльменом, — с иронией произнесла она. — Отнесите в мою комнату… пожалуйста.

В комнатке своей она ничего не поменяла, держала ее в чистоте, на столе, прислоненном к подоконнику, хранила книги — все по истории музыки и иллюстрированные альбомы живописи. Так как окно выходило на восточную сторону, эта комната с ранних часов наполнялась солнечным светом, и это отличало ее выгодно от комнаты Альберта, в которой, из-за изобилия листвы за окном, и в погожие дни бывало серо. Если же было пасмурно, Альберту приходилось, занимаясь или читая, включать настольную лампу. Как и Мария, он почти ничего не изменил в новой комнате, разве что с прежнего места перевез с сотню газетных вырезок о преступлениях и расклеил их на стенах.

Мария находила этот его интерес ужасающим.

— Не знаю, как это — просыпаться окруженным фотографиями с измученными, порезанными телами, — говорила она с отвращением. — Неужели вам даже не противно смотреть?

— Я как-то привык, почти не обращаю внимания. Это фон, такие обои.