Посторожишь моего сторожа?

Мария кое-как встала, но немедленно села обратно. В голове у нее шумело, мысли разбегались. С оставшейся силой она ударила себя по лицу и от резкой боли вспомнила, что нет времени рассиживаться, а нужно действовать. Ей не выбраться, они нашли, как держать ее, и заставлять говорить, свидетельствовать против старых знакомых, только бы обеспечить мужу безболезненное ожидание смерти. Дитер, провалиться тебе, зачем я вышла за тебя замуж? К чему были жертвы? К чему была смерть Альмы — чтобы его жизнь закончилась на виселице, а ей доносить, пока она не станет бесполезной, а затем, а затем… Это Софи виновата! Если не слушать ее… Из-за тебя, Софи, они решили быть вместе, каких бы жертв это ни стоило, это Софи рассказала, что они обязательно поженятся, а затем… это она навлекла на них несчастье! Она накликала арест и смерть… но Софи говорила, что он не умрет в тюрьме или на виселице, она говорила о смерти в «месте ее отца», а ее отец не умер в тюрьме, он погиб у Царицына, за тысячу километров от них! Софи, как обманули тебя Аппель и Катя? Как у них получилось? Неужели лишь Альберт спасется и переживет их всех? От злости на Альберта ее затрясло. Защищавшая его поначалу, теперь она сомневалась: вспомнилась Катя в гробу, и виной тому был Альберт. Он погубил ее. Он не спас ее, как она, Мария, просила. Он позволил ей умереть!

В испуге Мария обернулась: то вошла служанка.

— Ну что? — еле слышно воскликнула она.

— Ужин готов, мадам. И мсье Гарденберг просил передать вам, что ему нужно помочь с вещами.

— А, вещи…

— Мне… жаль, мадам.

— Неправда, ты бы обрадовалась, если бы мы все передохли.

Собрать вещи, больше не думать — и убедить себя, что необходимо жить дальше. Как не по своей воли она встала. Но зачем, зачем, зачем она вышла замуж за Дитера?

1933

Мисмис пропала.

Разве это возможно?

Узнав все от позвонившего Германа, Альберт поскорее приехал и, осмотревшись, не скрывая изумления, спросил:

— Мисмис что, бросила ребенка? Ушла — и бросила?

— Бросила! — выпалил Герман. — Собрала вещи — и ушла. Ребенок вот…

— Нужно звонить в полицию!

— Зачем? Она ушла сама, ее не… заставляли. Что мы им скажем?

— Скажем, что она пропала, — ответил резко Альберт. — Она и записки не оставила?.. Как так можно? Вот мало ли, что с ней случилось… если она записки не оставила.

— Она ничего не оставила, никакой записки! Ничего! Ничего не сказала, ушла!.. — Муж ее устало опустился на стул, похлопал себя по коленям руками. — К кому она может пойти? Ты не знаешь? Ясно, что к кому-то.

— К кому? — не понимая, спросил Альберт. — Не к любовнику же…

— А к кому? К любовнику! Она забрала все, что у нее было! Не в гости же она пошла, захватив зубную щетку, все туфли, все платья, жакеты!

— К какому любовнику? О-о-о… Может… к кузену Альбрехту?

— К нему? С ума сошел!

— А к кому? Больше никого и нет! Может, они… опять сошлись?

Он остановился в нерешительности у опустевшего туалетного столика. У зеркала лежала грязная детская соска — его передернуло.

— Этим и должно было кончиться, — заявил он с новым озлоблением. — А я ей говорил! Что я ей говорил?..

Рожала Мисмис в разгар предвыборной кампании; поэтому муж забыл о ней, занятый партийными обязанностями, и не приезжал в больницу навещать ее, оправдывая себя работой. Беременность она переживала болезненно: не было дня, со слов ее мужа, когда она была от чего-либо счастлива; могло показаться, что ее терзают страхи, но, если ее спрашивали, она злилась и отвечала раздраженно, что ничего ее не беспокоит, разве что равнодушие ее близких. На седьмом месяце ее беременности муж стал приносить деньги регулярно — им ввели премии за переработки на местах. Помимо этого они получали от родителей небольшую помощь, и Марта смогла заняться приготовлениями к родам, не стесняя себя особенно в тратах. Делала она это без удовольствия, свойственного большинству будущих матерей, только по обязанности, тяготилась мыслями о большой ответственности и чувствовала уже, что станет плохой матерью. Рожать ей нужно было как раз весной, и с приближением назначенного срока она становилась все невыносимей в своей требовательности к мужу, капризной и слезливой. Ей часто бывало не по себе, и у нее появился страх публичных мест. На просьбы выйти и прогуляться она говорила резко, что боится, потому что в стране кризис, гражданская война, каждый день стреляют и взрывают в кафе, в кинотеатрах и метро, а по вечерам за прохожими охотятся нищие, приезжающие в исторический центр из окраин. Услышав это, Альберт заявил, что это чушь, а если бы дела обстояли, как она описывает, его бы давно не было в живых — как-никак, он ежедневно ездит на работу и, значит, подставляется под пули бандитов и революционеров. Марта отвечала, что у него на лбу написано, что он прокурорский, а при таком человеке никто не станет размахивать оружием.

— Уверен, никто в здравом уме не будет стрелять в беременную, — иронично отвечал Альберт, — статья очень тяжелая.