Постижение смысла

Первая история бытия, от φύσις до «вечного возвращения», есть закатывающееся начало. Но эта история (Geschichte) остается сокрытой в своем протекании, у нее нет сцены, на которой разыгрывалось бы суще-бытующее и его пред-ставление и изготовление-поставление – даже на заднем плане. Поскольку начало может быть познано только как «начало» – «начально» – также и проистекающая только из иного начала истории пра-бытия первая и собственная его история приходит в Открытое, и все же никогда не в публичное.

Если философия есть мышление пра-бытия в смысле вы-рас-спрашивающего пред-мышления, устремленного на осново-полагание истины пра-бытия, то название «трагическая философия» – это повторение дважды одного и того же. Философия трагична в-себе, сама-по-себе – при упомянутом содержании этого слова. Здесь нет никакого повода брать философию «трагически» – исходя из общепринятого строя-образа чувствования. При отягощении этого слова «литературно-историческими» и «образованными» мнениями мы лучше выведем его из употребления. То, что указывает сущностный признак начала (пред-решающего вовлечения заката и «начала» с него), может быть понято и зафиксировано в позиции мышления и без этого слова.

* * *

История пра-бытия

Пра-бытие как перво-начало, перво-исток (Überlegungen X, 47 f.)[79] – это как светящаяся расселина, в которой сущее-бытующее может прийти к «стоянию», со-бытование человека в адресованности-призванности к истине пра-бытия. Адресованность-призванность есть определение-настраивание, вбрасывание, которое вбрасывает человека в основное настроение, в котором должно быть положена основа той предназначенности-предписанности, сообразно которой он призван к грюндерству-основополаганию истины пра-бытия.

Редкость – со-бытие и вместе с ним та возможность, что человек становится заброшен в заботу о своей сущности и, тем самым, исторгнут-извлечен из озабоченности собой как налично-сподручным (то есть как отдельный индивид и как сообщество).

Редкость – то со-бытие и вместе с ним та история, в которой человек с его сущностью становится «известным» как то, чего он достиг, исходя из адресованности-призванности к пра-бытию и, следовательно, из самого пра-бытия и его истины. Так человеческость ввергнута в такое вопрошание, для которого самым сомнительным и достойным вопрошания оказывается пра-бытие и которому в качестве ответа достаточно только еще более изначальное вы-рас-спрашивание, которое приводит к себя к сущности пра-бытия как отвержению-отказу (со-бытие – первоисток), в сокрытой истории пра-бытия происходит единственное-уникальное и достойное происходить; так, что пра-бытие как пра-исток становится изначальнее начала того, что есть (бытийствует). Между этими редкими событиями, которые определяют свое собственное «время», протекает в качестве их переднего-фасадного плана растопыривающееся-растягивающееся из господствующего в данный момент суще-бытующего та история (Geschichte), которая становится «историей» (»Geschichte«) только благодаря употребляемой и используемой ею «истории» (»Historie«) и все более и более поднимает самого человека к его цели как «человечество», или как «народ», или как «жизнь».

Человек становится предоставленным самому себе, то есть ему самому в его отверженности и выдворенности из принадлежности к бытию (то есть из борьбы за грюндерство-основополагательство истины пра-бытия) и отдается во власть махинативности суще-бытующего – столь решительно, что выдворенность как таковая больше вообще не обдумывается и не принимается во внимание и не может быть вовлечена в постижение смысла, скорее, своевластие-своесилие человеческости заходит столь далеко, что оно даже уже в своей «истории» (»Geschichte«) не предоставляет выносить суждение-приговор о нем будущему, а уже само в современности вы-рассчитывает и твердо констатирует свое собственное «величие». Знак того, что эта история человека началась – возникновение «антропологии», окончательного закрепления определения человека как «животного», то есть как «жизни». Этот процесс возникновения «антропологии» был предрешен определением человека как ζφον λόγον έχον и толкованием этой определенности в смысле представления о человеке как animal rationale.