Постижение смысла

Это сообразное истории бытия вопрошание «вот этого» пра-бытия – понятого в смысле Отвечающего – основывается на том, что пра-бытие, идя от сущности событования, уже допускает вопрошание единственно как историю-Geschichte пра-бытия – а, тем самым, и ответ подавно предопределен, в сущности, как сущение пра-бытия.

В метафизическом мышлении бытийного вопроса, для которого бытие вскоре становится предикатом суще-бытующего (изъятым из него и снова приписываемым ему), выглядит необходимым то, что бытие либо находится человеком, либо даже выдумывается им как необходимая – вынужденная помощь в бедственном положении.

Бытие предстает как «нечто», на которое человек либо решается, либо нет, которое он либо при-создает, представляя, или даже формирует – или не формирует – так, будто бытие сущило как нечто, само по себе наличное.

Однако, безразличие бытия по отношению к приступанию и проникновению человека есть лишь только кажимость – я бы сказал, что это безразличие имеет свою основу в определенном роде отвержения себя, отказа от себя, так, что – если познать это сообразно истории пра-бытия – и кажущееся самоуправным проникновение человека к твердому установлению бытия тоже происходит через него; и представляемый (не бросаемый, словно жребий, в истину пра-бытия) проект – набросок бытия как суще-бытности суще-бытующего есть на-бросанный самим пра-бытием, а именно так, что на-брошенность должна оставаться существенно сокрытой для вопрошания «о» бытии. Эта сокрытость, остающаяся незнакомой самой метафизике, позволяет ей в ходе ее разворачивания затем достичь безусловной самоуверенности абсолютного знания, которое не терпит ничего обусловленного, которое не могло бы доказать свое происхождение из закона, представляющего проектирование – набрасывание.

Самоуправство-самовластье пред-ставляющего проекта-наброска (λόγοϛ, мышления) бытия заходит так далеко, что оно также в то же время и окончательно определяет, в каком окружении (а именно окружении «мышления») только и позволительно будет позволительно говорить о суще-бытности.

Метафизическое мышление бытийного вопроса никогда не сможет познать, что (и в какой мере) оно само определено пра-бытием, никогда не сможет познать, что такая определенность основывается на определенном «настроении – настрое» и что это последнее возникает из «голоса», в качестве какового со-бытуется в просвете само пра-бытие, вы-«сказывая» себя в тишину и покой, отвечая на, вероятно, еще не совершенное вопрошание.

Сообразное истории пра-бытия мышление вы-раз-мысливает это последнее в его истине, причем «вы-раз-думывание», должно означать: человек вынужден заранее и единственно только «настроен» пра-бытием (через «настрой») в готовности к настоятельному вниканию в истину пра-бытия, то есть он должен дать привести себя к знанию пра-бытия.

«Человек», однако, выступает в метафизике не как какой угодно человек и не как определенный вид животного вообще, а как суще – бытующее, которое уже ограничило, исходя из структуры метафизики, свою сущность до animal rationale, чтобы, исходя из такого ограничения, стать сразу же решительно чистым «духом» и ничем не связанным «телом-плотью». Эти трансформации человеческой сущности у Гегеля и Ницше соответствуют завершающей и конечной позиции, которой здесь достигает метафизика.

Подтверждение окончательной субъективности во благо абсолютному духу и возвеличивание превознесения тела в пользу безусловной «антропормофии» – это только лишь по видимости различные пути, на которых самоуправство метафизического мышления приводит себя к такому положению, в котором должно стать окончательно обеспеченным – гарантированным его абсолютное неведение о покинутости бытием суще-бытующего, которая осуществилась тем временем.

Метафизический вопрос о бытии не может больше воспринимать всерьез себя в той мере, в какой он примазывается к «наукам» и втирается в друзья к ним и сразу усматривает их процветание в «конкретном» и «доказанном» – так, что он ставит их в зависимость от «переживания» «суще-бытующего». Особое стремление к «реальной» и «реалистической» «онтологии» есть не просто уже конец метафизики, а только лишь еще окончание некоторой ученой иллюзорной в ее школьной форме. Но поскольку философия истории возвышает этот «вид» «бытийного вопроса» и придает ему силу, она сбивает-соединяет «историю» («Geschichte»), то есть простое прошлое метафизических мнений для изучения, в единую «картину», по которой невозможно увидеть и понять ни в малейшей степени ни что-то о метафизическом мышлении, ни о возможности постижения смысла бытийного вопроса.