В историческом надвое-разговоре с существенными мыслителями об их простейшем все решительнее и решительнее возникает смутное подозрение, что они никогда не говорили их существенного, потому что их чересчур удачно найденное – по счастью – слово всякий раз могло уберечься от затертости только благодаря настроенности на самую большую скрытность-завуалированность.
λόγος Гераклита, ἰδέα Платона, ἐνέϱγεια Аристотеля, монада Лейбница, «я мыслю» Канта как «свобода», «тождественность» Шеллинга, «понятие» Гегеля и «вечное возвращение» Ницше говорят одно и то же: бытие. Они не высказывают об этом «тезисы», как будто это – отставленный в сторону предмет. Сказано само бытие, как Сказанное – поднято в «слово», каковое слово, однако, здесь не есть просто произвольное языковое выражение, а есть ставшее истиной (просветом) само бытие. Сказывание мыслителей говорит не в «образах» и «рисунках», не делает опыты-попытки в опосредованных описаниях, которые все принуждены быть одинаково негодными-недостойными. Бытие само изречено. Но, конечно, и не для приблизительно слышащего уха рассудочной понятливости, которая желала бы иметь все объясненным. Никогда-не-сказанное существенных мыслителей всегда еще проще, чем их сказанное. Поэтому с незапамятных времен пра-бытие снова и снова требует от мышления вернуться к началу. Но оно начинает этим только тогда, когда вы-раз-мышление пра-бытия всякий раз становится более изначальным, более приближенным к первоначалу, и так все же имеет силу и способность – как совсем иное – все же оставаться тем же самым.
Иное начало мышление вы-рас-спрашивает истину пра-бытия.
* * *«Бытие и время»Истину (открытость просвета) пра-бытия мышление, сообразное истории бытия, вы-раз-мысливает прежде всего как время-пространство, как ту основу единства «времени» и «пространства», которая позволяет им обоим в их взаимопринадлежности как путям отворачивания-отъединения-удаления и далям отворачивания-отъединения-удаления проистекать из просвета без-дно-основы Поскольку, однако, «время» открывает поначалу единство отъединения-отстранения более навязчиво, чем «пространство» – не менее отъединяющее-уединяющее, но по-иному, попытку сделать мыслимой истину пра-бытия (то есть «смысл» пра-бытия) приходится осуществлять, идя от «времени». Очередное разворачивание вновь начинающегося вопроса о бытии поэтому имеет заголовок «Бытие и время».
«Временем» здесь называется Такое, что не может быть объяснено посредством никакого «чистого» обсуждения ранее существовавших и сегодняшних понятий времени, но должно быть пред-определено на несравнимо иной лад – посредством постановки вопроса о «просвете» самого пра-бытия как просвете принадлежащему-относящемуся к пра-бытию сущению. Все и всяческое затрагивание «понятия времени» может иметь только ограниченную задачу – прояснить то, что проистекло из изначального времени (которое не имеет ни малейшего общего, например, с «длительностью» Бергсона и, потому, может служить снятию совсем иного «времени», конечно, не допуская когда-либо перехода на это время. Это введенное в сообразном истории пра-бытия мышлении «время» господствует-правит всем уже как кругозор-горизонт зрения, а именно как не-вы-рас-спрошенное и в былые времена не поддающееся выспрашиванию – для «присутствия» и «постоянства» (οὐσία), для сборной разнородной совокупности (λόγοϛ) и услышанности (νοῦϛ), для представленности (ἰδέα) и предметности, а посредством этого на протяжении всей истории метафизики бытие было заранее предопределено как сущебытность. Этот «кругозор» – «круг вокруг лица» – есть, однако, то, что «мышлению» (νοεῖν – λέγειν) поначалу и как бы сам собой лежит ближе всего, словно напрашиваясь сам (почему и насколько), так, что оно – упокоившись в своем кругозоре и основываясь на нем – не нуждается в том, чтобы держать его в памяти, зато себя самое – мышление – твердо держит как путеводную нить при определении суще-бытности и ее конституции-устройства и в соответствии с этим разворачивает себя разворачивает понимание мыслящего (animal rationale) до «Я мыслю» и до абсолютного мышления. В пределах истории метафизики, однако, мышление бытия никогда не узнает (несмотря на знание о πϱότεϱον, «априори», трансцендентальном) указанный-приданный ему как вы-раз-думывание свой «кругозор»; скорее, «философское» мышление считает себя достаточно обоснованным посредством различения: то, что философия мыслит бытие (суще-бытность – категории), в то время как «науки» и обыденное мнение представляют и объясняют суще-бытующее. Даже само это различение не везде решительно вводится и там, где оно достигло наивысшей ясности внутри истории метафизики – у Канта, – это мышление бытия тотчас же было фальсифицировано, будучи превращено в «теорию познания»; внутренняя причина для этого процесса заключается в том, что Кант понимает сущее-бытность как предметность, но ограничивает предметы доступностью для познания – математическим естествознанием.