Post scriptum

И вот думаю я в эти печальные дни: неужели не тосковал он по брошенной специальности? Неужели, копаясь в сложностях того, кто что съел или не съел в пост и с какими чувствами женщина не изменила или изменила мужу, не мечтал он окунуться в древних авторов и следить за сцеплением их мыслей? Страсть к изучению древней культуры тоже сильна и не отпускает того, кто ей был предан… Возможно, поначалу он не думал, что придется выбирать – издавна ведь книжность и Церковь шли рядом, и традиционное богословие всегда было необъятным полем деятельности для историка и филолога…

По книгам Чистякова видно (и на проповедях он это говорил так или иначе не раз), что для него очевидна была взаимосвязь ксенофобии и отсутствия исторического мышления. Он пытался пробить стену исторического невежества… Но современная РПЦ слишком подозрительно относится к историческому мышлению, предпочитая считать, что до нее и одновременно с ее существованием не происходило ничего. Знаю это по коллегам из Библейско-богословского института, многие из которых были вынуждены выбирать между служением и возможностью видеть и освещать положения вероучения в их исторической перспективе. Думаю, для отца Георгия отказ от служения был бы немыслим.

Весь клир церкви Космы и Дамиана напоминал иногда камешки, пытающиеся затормозить каток невежества и ксенофобии, который РПЦ, всё теснее свиваясь с самыми неприглядными государственными структурами, катит на нас… Кто знает, куда бы укатился этот каток, если бы не они, не такие, как они… Помнится, в девяностые годы был такой донос: «Отец Георгий утверждал во время проповеди, будто бы Христос и есть тот Мессия, о появлении которого говорит Ветхий Завет». Смеяться или плакать? «Так это он, оказывается, открыл, – сказала подруга, – так ему надо акафисты сложить!» Но кто знает, насколько утомительно было ему сражаться с невежеством, и, может быть, именно потому он в последние годы так много сил отдавал больным детям, что там всё было очевидно, и не важно, служил он, стоя лицом к алтарю или к детям[476].

И, опять же, трудно поверить, что не хотелось ему писать научных книг, обращенных к понимающим, а не разъяснять азы… В одном из постов на сайте церкви я прочла воспоминания, что отец Георгий сетовал на невозможность поговорить с кем-нибудь по-латыни…

А может быть, сейчас, когда он там – in excelsior[477]– ему даровано блаженство в виде неземной библиотеки с дивно прекрасными рядами книг; lux perpetua[478] льется на стол с манускриптами, которые он, наконец отрешившись от наших суетных проблем, может разбирать и комментировать.

Requiem aeternam dona eis, Domine[479]…

25 июня 2007 г.

Аза Тахо-Годи Воспоминания об ученике

Сотрудники Дома Лосева спросили, нет ли у меня каких-либо воспоминаний о батюшке Георгии Чистякове. Кое-что я могу сказать, но не много. Дело в том, что Чистяков (как мы его называли тогда, Егор) ведь не учился на филологическом факультете. Он учился на историческом факультете. Но, видимо, что-то его там не удовлетворяло. Может быть, чрезвычайное увлечение политическими какими-нибудь науками. Во всяком случае, он почему-то начал приходить на мое классическое отделение. А я в это время как раз заведовала кафедрой, и поэтому ему не надо было ни у кого спрашивать разрешения присутствовать на моих занятиях. Вообще, приходили ведь ко мне, особенно с философского факультета. Тогда философы помещались над нами в этом здании, они еще от нас не отделились. Вот так приходил мой друг, Василий Васильевич Соколов. Или приходил прослушать весь курс греческого языка Виктор Васильевич Бычков, который потом и своего сына прислал к нам на классическое отделение. Так что ничего необычного не было в том, что народ приходил.

Помню, что занятия были сложные и трудные. Греческий язык очень трудный, это вам не то, что латинский. Но Егор был очень трудолюбивый, много работал, очень был внимателен и хорошо переводил. Причем, у нас еще очень любили (и я это поощряла) делать переводы поэтические, и каждому поручались какие-то произведения древних поэтов. Вот это я хорошо помню, что Егору было поручено перевести поэта VII века до н. э. Архилоха, который впервые в европейской литературе обратился к своему сердцу с размышлениями и употребил слово «ритм» в обще-жизненном вопросе. Так что Егор и этого Архилоха переводил. И надо было перевести тоже поэтическим языком. Потом он перевел Алкея, поэта этого же времени. Очень интересные стихи о корабле, попавшем в страшную бурю. Причем, это был символический корабль, он обозначал государство, которое попало в очень тяжелое положение. И, когда переводы бывали готовы, я обычно забирала эти листочки с переводами, для того чтобы потом сравнить их с переводами других студентов. Но, конечно, куда это всё делось – это я уже не помню.