Post scriptum

Бывало, что шла к нему с грузом, с потребностью и надеждой на долгий разговор. Подойду – он совсем измученный. «Устали вы, отец Георгий?» – «Да, очень устал». И всё накопленное удавалось вместить в два слова – помолиться, проплакаться, и жизнь начиналась заново.

Было совестно, что, при его слабом здоровье и таком множестве исповедников, я бежала к отцу Георгию при любом случае. «Так неудобно – вон, сколько людей стоит, да и вас обременяю: но мне очень надо на исповедь. Сказать самое важное. Больше идти некуда…» Так начинался не один разговор. «Если есть потребность исповедаться – иди и ни о чем не думай», – так отвечал отец Георгий.

Он молился. Молился и промаливал. Раной в сердце остались две ситуации, которые с легкостью можно списать на «случайности». Приходила к нему на исповедь в «разобранном состоянии», в полном унынии, отчаянии, отвращении – и бессилии что-то изменить. Темнота сдавливала, парализовала – и не было ни сил, ни желания хоть пальцем пошевелить. «Отец Георгий, пропадаю. Я сейчас каюсь – и знаю, что отойду и снова повторю то же самое. Потому что нет желания выбираться из этой трясины». Сосредоточенно смотрит – «Давай держись. Я за тебя помолюсь». На следующий день внутреннее состояние менялось на противоположное – появлялись силы и желание жить. А отец Георгий на следующий же день попадал в тяжелом состоянии в больницу. Совпадения? Всё возможно. Но для меня – это еще одно свидетельство того, что «мир нельзя изменить, его можно только искупить». Прости меня, отче.

Был еще один случай. Пришла в храм, вернее, еле-еле себя притащила на службу – в полном отвращении и ненависти к миру. Ненавижу всё вокруг и совсем не вижу выхода из этой ненависти. Забилась в угол и прорыдала всю литургию. По окончании пошла к кресту – к отцу Георгию. «Ну, зачем же ты так?» – сказал он (хотя ничего ему не рассказывала). Обнял, благословил – и половина проблемы была решена: если меня любят и принимают даже в таком состоянии, – появляется мир в сердце, из которого можно начинать думать, что делать.

В последнее время мы много говорили о смерти и страдании. Что-то конкретное вспомнить из этих разговоров сейчас трудно – ведь в большинстве случаев отец Георгий совсем не поучал: молился, побуждал думать, иногда поддерживал ту или иную мысль своим неповторимым «да, да, да». Что-то конкретное вспомнить трудно – но совершенно точно, что сейчас я живу плодами этих разговоров.

Отец Георгий редко поучал – он учил своим примером и своей жизнью. Учил гореть – но не делать поспешных шагов. Учил быть внимательной и чуткой. Учил молиться – «только не бросай молитву и Евангелие». Учил не стыдиться собственной слабости и слёз: и когда плачешь от любви или от умиления, и когда плачешь от боли или от сожаления. Учил простоте. Учил любить.

Начиная с известия о его смерти, каждый раз, когда думаю о нем, – в голове как бы сами собой звучат две мелодии: «тэзешный» распев «Хвалите Господа» и Херувимская песнь. Смесь благодарности, хвалы, острой боли – и дыхания Вечности.

На прощание летела, бежала как на свидание, на желанную встречу с любимым человеком. В храме полумрак. У гроба человек тридцать-сорок. Отец Олег читает Евангелие бархатным, раскатистым басом. Самые яркие моменты, которые особенно выделяются, когда слышишь Евангелие у гроба – о смерти и о жизни вечной. И наставления, которые звучат как завещание – оставляю вас, дети, живите Евангелием.

Подхожу к отцу Георгию. Лицо совершенно другое – в жизни подвижное, яркая, динамичная мимика, ни одна черточка не стоит на месте; а теперь – спокойное умиротворение. С отцом хотелось быть как можно дольше, смотреть на него, и это даже не слова, не молитва, а просто пребывание вместе. Думаю, что это отблеск вечности. Так же как и отблеском вечности стала реакция на боль – потребность побыть с Богом. Посидеть у Распятия, посмотреть на Крест. Не говорить, не молиться, не просить – просто быть.

Незаметно пролетает час. Уходить не хочется совершенно. Размеренное чтение Евангелия отрезвляет и просветляет. Слёзы постепенно высыхают – и остается только тихое радование бытия и благодарность. Очень сильными были моменты, когда читали Евангелие от Иоанна – то, которое особенно любил отче. И особенно, когда читал его сын – тот же тембр, те же интонации и оттенки голоса. Величие, сосредоточенность – и глубочайшая интимность происходящего. Соприкосновение на каком-то глубоко личном уровне – у каждого оно свое, но у всех складывается в одну общую картинку. Ближе к полуночи отслужили заупокойную литию – и в конце вдруг неожиданно запели пасхальные стихиры. «Да воскреснет Бог» – радость, ликование, победа над смертью. Свет – и нескончаемая Божья Любовь.

В один из дней подумалось, что любая смерть – это проживание Страстной пятницы. Когда боль потери, слёзы заполоняют сердце – не видишь и не знаешь, что впереди покой Великой субботы и радость Воскресения. Кончается этап земной жизни с Учителем – но еще не знаешь, что начинается новый период.