Post scriptum

Вспоминаю некоторые эпизоды. Например, лето, конец августа. Это уже прошел и медовый Спас, и яблочный Спас, полно всяких фруктов. Я на нашей веранде. А мы жили в месте, которое называлось Отдых, у нашего друга, профессора Спиркина, одного из издателей многотомной Философской энциклопедии. И я занимаюсь тем, что разрезаю фрукты, чтобы сделать фруктовый салат или подготовить их к фруктовому сиропу. Но оказывается, что дача, где живет Егор, находится где-то неподалеку, потому что он проходит или буквально пробегает мимо нашей дачи, стучит в дверь, чтобы поздороваться. Я спрашиваю: «Куда же это ты?» – «В Москву, на электричку». Тогда я говорю: «Ну, сейчас я тебе кое-что дам». Достаю еще неразрезанный какой-нибудь фрукт (то ли грушу, то ли персик хороший), вручаю ему. Это у нас называлось «на дорожку». Вот так он убегает на электричку. Зачем ему среди лета куда-то ехать в Москву, это я уж совсем не знаю.

Дальше дело развивается очень любопытно. Советская власть ликвидирована. И вдруг выясняется, что ряд студентов моего классического отделения неожиданно стали священниками. Прямо чудеса какие-то. Когда это они успели подготовиться? Вот Максим Козлов, например (помню даже, где он сидел у меня там, в кабинете за столом), стал настоятелем университетского храма в память великомученицы Татианы. Вот Валентин Асмус, сын известного философа, Валентина Фердинандовича Асмуса, друга Лосева. И этот тоже, оказывается, священник, который едет в Троицкую лавру и там преподает греческий язык. Ну и, например, отец Артемий Владимиров, который слушал весь курс моей «Античной литературы». У него писательский дар, он и сейчас пишет книги на духовные темы.

Ну и, конечно, не отстает и отец Георгий. Причем, у него замечательный дар: умение общаться с детьми и воспитывать их духовно, и помогать больным детям. Я уже сейчас не помню номер клиники, где как раз находились эти больные и часто очень тяжело больные дети. Мне потом рассказывали врачи, с каким нетерпением они ждали приезда отца Георгия, как они его любили и как он помогал этим тяжело больным детям.

Он вообще был замечательный проповедник и великолепно выступал. Я хорошо помню не только его облик, но даже и голос его. До сих пор помню. И вот однажды, 9 февраля 2002 года, умирал мой брат в Боткинской больнице. Он хотел перед смертью, чтобы его окрестили и вместо Хаджи-Мурата назвали Михаилом. И вот, я попросила отца Георгия произнести прощальное слово в память моего брата. Он произнес замечательное слово, и помню, как мы потом на Арбате все вместе моего брата вспоминали.

Отца Георгия я всегда вспоминаю. Он у меня открывает такую, можно сказать, триаду людей, которые мне духовно близки. Сначала идет сам отец Георгий, затем отец Сергий Булгаков, очень известный богослов, который вместе со многими был в начале двадцатых годов выслан Лениным за границу (он и умер в Париже). Третий из этой триады – отец Федор Андреев, родом из Петербурга, ученик отца Павла Флоренского. Так что, эти духовно близкие мне лица, которые ушли из нашего мира, всегда приходят мне на память.

26 октября 2018 г.

Наталия Трауберг

Наталья Леонидовна, каким вам вспоминается новопреставленный отец Георгий Чистяков?

Как-то отец Георгий сказал: «Христиане смерти не боятся». Это правильно. Правильно по существу. Отец Георгий умер во сне. Он долго хворал, лет пять… Об этом не очень говорили, видимо, просто не хотели, чтобы знали, но, судя по всему, болезнь прогрессировала. Но ушел он во сне, без мучений, хотя, скорее всего, до того были страдания. Остался сын Петя, остались внук Ваня и мама Ольга Николаевна – очень хрупкая, у нее уже было несколько инфарктов…

Отец Георгий был известен не только как пастырь, но и как ученый. А кем, по вашему мнению, он был в первую очередь?

Ученым, безусловно. Но он непременно хотел быть священником. Всё это происходило на моих глазах в Российском Библейском обществе – мы все были его членами в начале девяностых. Отец Георгий – я даже не знаю, какой глагол тут употребить – ну вынь да положь! – хотел стать священником. Хотя уже был диаконом и мог причащать детей в онкологической больнице, куда он продолжал ходить почти до последнего дня. У нас была такая своеобразная «игра»: мы сами назначали какой-то срок – если к нему не произойдет то, чего мы очень хотим, то уже и не надо пытаться. Его отговаривали, потом назначили срок до 3 ноября. Он побежал в Чистый переулок, где ему опять отказали. Он ко мне – я тогда неподалеку жила: «Ну, давайте еще два месяца!» И ровно спустя месяц – то есть посередине нашего нового срока – пришло решение рукоположить.

Но почему ему было это настолько нужно?