Послы

Все это было смешно, но смешнее всего было несоответствие между высокопарным благожелательно-покровительственным тоном — с любовью к многосложным словам, обещавшим с годами превратить ее в докучливейшее существо — и однообразно звучащим, пока еще естественно и не нарочито, голоском пятнадцатилетней девочки. Тем не менее к концу десяти минут Стрезер почувствовал в ней спокойное достоинство, которое все это искупало. Спокойное достоинство солидной матроны в пышном, чересчур пышном наряде было, очевидно, тем впечатлением, которого она добивалась, и подобный идеал вполне мог понравиться вступавшему с ней в отношения. Именно это и произошло с ее гостем, в уме которого многое сместилось и смешалось за проведенный с нею быстролетный и насыщенный час. В результате отношений, которые он так поспешно завязал, у него возникла уверенность, что она, как никто другой, если можно так выразиться, стоит за и на стороне первоначального посла миссис Ньюсем. Она сочувствовала не Саре, а ему; и показателем этого было то, что все эти дни он ощущал ее поддержку как неминуемую. Оказавшись в Париже, в самом центре событий и в непосредственной близости от их героя — под которым Стрезер подразумевал никого иного как Чэда, — она, сама не ведая как, стала иной: глубокие перемены неслышно произошли в ее душе, и к тому времени, когда она их прозрела, Стрезер уже прочитал ее драму. Короче, когда она поняла, к чему пришла, он уже все о ней знал, и теперь знал даже лучше, хотя в продолжение часового разговора они не произнесли ни единого слова о предмете его затруднений. Правда, вначале, как только они уселись рядом, был момент, когда ему показалось, что она порывается заговорить о его миссии. Вход в эту область был широко раскрыт, и Стрезер уже приготовился в нужное мгновение отразить ее, равно как чье-либо другое вторжение. Но очень дружески, очень интимно, ничего не коснувшись и проявив величайший такт, она сумела остаться за порогом; словно ей хотелось показать ему, что она способна говорить с ним, не задевая… скажем так, не задевая ничего.

Выяснилось, хотя говорили они о чем угодно, кроме Чэда, что Мэмми, в отличие от Сары, в отличие от Джима, превосходно разобралась в том, каким он стал. Выяснилось, что, до мельчайших подробностей, до волоска охватив происшедшую в нем перемену, она хотела, чтобы Стрезер знал: это ее глубочайшая тайна. Так они, удобно расположившись, беседовали — словно другого случая у них до сих пор не было — исключительно о Вулете и, держась этой темы, по сути, как бы вернее сохраняли свою тайну. Для Стрезера этот час мало-помалу приобретал дивную печальную сладость; теперь он смотрел на Мэмми иными глазами, высоко ее оценив — возможно, в результате укоров совести за прежнюю несправедливость. От ее речей, как от дуновения западного ветерка, им овладела тоска по родному дому и щемящее волнение; и он невольно представил себе, будто во время мертвого штиля его выбросило с нею на далекий берег среди пестрого сброда потерпевших крушение. Они ведут свой диалог на коралловой отмели и вместе с печальными улыбками и взглядами, достаточно иносказательными, обмениваются остатками пресной воды, которую удалось спасти. Больше всего Стрезера поразило то, что его собеседница безусловно знала, как мы намекали ранее, в какой точке она сумела «прорваться». Где именно, она явно не собиралась ему сообщать; более того, ответ на этот вопрос он должен был искать сам. Он и надеялся его найти, потому что, не решив эту задачу, не мог бы полностью ни утолить свой интерес к Мэмми, ни подтвердить восхищение, которое она заслужила — заслужила бесспорно; чем больше он наблюдал ее, тем больше убеждался, сколько в ней благородной гордости. Она сама все видела, сама все знала, даже то, чего не хотела, и именно это ей помогало. Чего же она не хотела? Увы, ее старому другу не было дано удовольствия это знать, хотя, несомненно, очень порадовало, если бы что-то ему приоткрылось. А пока с неизменной мягкостью и светскостью она держала его в полном неведении и, словно желая возместить это, занимала милым дружеским разговором. Она поведала ему свое впечатление от мадам де Вионе, о которой «так много слышала»; она поделилась с ним своими впечатлениями о Жанне, с которой «ужасно хотела познакомиться»; она излагала все это с обходительностью, позволившей ее собеседнику не без волнения узнать, что вместе с Сарой они в первой половине дня после безобразных проволочек, вызванных множеством причин, главным образом — вечная история! — покупкой нарядов, которые, увы, отнюдь не вечны, нанесли визит на рю де Бельшас.