Послушай, это Жизнь

Что за бред?! Если бы не эта папка, когда бы я узнал о твоей смерти? Да неужели бы вспомнил о тебе?!

Я смотрел на себя в зеркало и понимал, что мне никуда не деться от мысли, что я чудовище. Нет, я просто боюсь жизни.

Я много курил, еще больше думал, старался работать, словно мне есть дело до этих лживых страстей. Имя Олеси на дисплее моего телефона меня не удивило, разве что вызвало интерес.

Она сказала, что сегодня поедет к Софи и предложила присоединиться. Конечно, я не отказался. Она назвала адрес, и мы договорились встретиться там.

Оказалось, мы с Соф были почти соседями, даже странно, как мы ни разу не встретились. Разговор не клеился вплоть до того момента, когда Олеся вставила ключ в замочную скважину. Она дважды провернула его в замке, повернулась ко мне и с печальной улыбкой сказала:

– Добро пожаловать в святая святых!

Я мялся у порога. Она говорила что-то о том, что Соф жила здесь все время с тех пор, как приехала после института, что квартиру выбирала сама, что она большая и светлая и что она не звала и не пускала сюда никого, кроме самых близких, а я слушал и не слышал.

Я мялся у двери. Я словно попал в иной мир, мир, давно заснувший. Тишина пустой квартиры была для меня ужасно громкой, словно квартира знала, что ее хозяйка уже никогда не переступит порог. Я подумал, что не бывает такой звенящей тишины. И вдруг Олеся замолчала. И вот тогда мы стали на равных.

Я мялся у двери, она стояла посреди прихожей. И ей тоже было страшно в этой тишине.

Мне было душно, мне было тесно, я хотел оглохнуть в этой тишине, чтобы больше не слышать, не знать этой тишины, чтобы она была последним звуком в моей жизни.

Я поднял глаза и увидел… Небо – как глоток воздуха, как вопль жизни в этой тишине, лоскут безмятежной лазури у меня над головой. Небо обрывками было разбросано по белому потолку: чистое, облачное, утреннее и звездное, две грозы и закат – оно плыло надо мной, такое честное, такое громкое и странно живое. Я дышал этим небом.

Я посмотрел вокруг, словно внезапно перенесся в другую реальность, в другую плоскость бытия. Я вдруг увидел пустую скамейку на стене и вспомнил слова Олеси.

– Это первый снимок, да? – спросил я. – Тот самый, та самая скамейка, да?

Она лишь кивнула. Самая обычная скамейка в нашем парке, самое обычное фото. Еще десяток, если не больше, таких же висело на стенах. Парк, парк: осенний, летний, зимний, город, улицы, дома… Я знал их, знал, где они находятся, и даже на полу была бульварная плитка и кое-где пробивалась трава. Они заняли собой всю прихожую, впрочем, нет, не заняли, наоборот. Эти снимки были словно маленькими форточками, форточками в прошлое, наружу. Я шел по коридору, заглядывая в эти окошки, больше похожие на замочные скважины.

На двери одной из комнат была улица, она спускалась вниз, к морю, и казалось, что ты вот-вот почувствуешь запах волн. Я знал, что где-то рядом, под фонарем, играют музыканты и вокруг стоят парочки и те, кто только ищет свою пару, что прямо на набережной, свесив ноги над водой, сидят и курят те, кому есть о чем поразмыслить. Я нащупал в кармане сигареты и тихонько толкнул дверь.

Сначала я увидел море, оно было здесь повсюду, а потом уже – пепельницу на журнальном столике. Я обернулся, Леся стояла прямо у меня за спиной:

– Разве Софи курила?

– Как видишь.

Мы сели на маленький диванчик, и я понял, что в этой комнате нельзя не курить. И дело не в том, что сигареты, зажигалка и пепельница оказались прямо под рукой, нет, а просто, просто не знаю, по-моему, табачный дым прописался здесь на века, и даже Олеся выкурила со мной сигаретку за компанию.

– Это ее рабочий кабинет, – сказала она. Ее любимый диванчик. Она сидела здесь часами, размышляя над очередной головоломкой. Тогда к пепельнице на столике присоединялись огромная кружка кофе, сыр и шоколад. Поэтому здесь так много моря.

Она говорила: «Море освобождает мысль».

Я вдруг понял, как она права в этом. Я словно несся в пространстве над водной гладью вслед за своими мыслями, но они были быстрее. Я слушал слова Олеси, и медленно в моих мыслях всплывала эта комнатка глубокой ночью: наверняка горел этот ночник, окно открыто и холодно, кофе остыл, а в пепельнице куча окурков и наполовину выкуренных сигарет и папка на коленях. Софи что-то пишет на белом листе, то и дело поднимая глаза на это море, в мягком тусклом свете лампы его очертания лишь немного угадываются, но она уже помнит его наизусть, помнит то чувство, которое навсегда застыло на глянце. Чувство, которое не разгадать постороннему. О чем она думала, делая снимки?

Олеся молча встала и оставила меня одного. Она чем-то шумела и шуршала, что-то мыла и вытирала пыль, старательно делая вид, что пришла сюда именно за этим, но я уже успел понять, что эта квартира просто не отпускала ее. Она поймала девушку в свои сети и не выпустит уже никогда. Сети прошлого, того, что не сделано, того, что уже не вернуть. Я знал, что сейчас она думает о том, чего не успела, где ошиблась, она укоряет себя за то, чего не изменить. И это ее пытка.