Дежурный боец поглядывал на нас от коридорной развязки. Идеально белые полы наводили на грустные мысли об их ежедневной обработке.
Энрек подышал-подышал и покосился на меня.
— Это с чего я вдруг не сумею?
— Слишком интеллигентен, чтобы блевать на глазах у низших чинов.
Я издевался, но с весьма серьёзным лицом, и он не сразу понял, что я шучу. А когда понял — приступ прошёл. (Дарайя учила, что приступ тошноты или икоты можно снять каким-нибудь выбивающим из ситуации предложением. Ну, я и попробовал).
Энрек понял, конечно, что это подначка, выругался. Потом рассмеялся.
— Где я — это я вижу, — сказал он, вытерев платком лицо. — Но что я тут делаю — кто бы сказал?
— А на меня-то чего смотришь? — фыркнул я. — Нашёл у кого спрашивать.
Я тоже был мокрый, по вискам — просто бежало. Но платков не носил.
«Леденящий» дёрнулся, дрожь пошла по палубе. Крупный метеороид ударил в щит.
Но Энрек оглянулся на дверь каюты отца.
Я не выдержал, расхохотался.
Иннеркрайт помотал головой:
— Помню, как я… На Тайэ себя помню. И смутно — как в шлюпку садился. И всё.
— И чего там, на Тайэ? — спросил я лениво, зная, что Энрек не расскажет.
Мне докладывали вкратце про историю с хайборами. Наши эмки сначала упустили пиратов, но стартующую с Тайэ шлюпку перехватили, а с нею и кое-какие съёмки с дикими котами и озверевшим мужиком. Самих голокадров я не видел и жутко хотел услышать версию Энрека. Но вопросов он от меня не дождется, не фиг его баловать.
— Там хорошо. Весна, любовь…
— У кого любовь? — удивился я. — У вашугов?
— И у вашугов — тоже, — мечтательно протянул Энрек и губы его разъехались в улыбке.
— Есть хочешь, влюблённый вашуг?
— Хочу.
Он продолжал улыбаться открыто и наивно, и лицо его стало моложе.
— Тогда пошли. Я помню где тут столовая.
— Нам с тобой столовая не по рангу, — пробормотал Энрек, всё ещё улыбаясь.
— Пошли давай. Я есть хочу, а не стюарда дожидаться. Сами возьмём.
— Простой ты, капитан. Демократичный, Хэдова бездна… — протянул иннеркрайт, но глаза блуждали, и губы были полуоткрыты.
— Ага, и пинка кому-нибудь сейчас пропишу. Для морально-нравственного лечения.
Я толкнул его. И не легонечко, а во всю дурь, и попытался сделать захват. Мне очень хотелось покататься с ним по полу, а вмешается дежурный — и тому навалять по загривку.
Если бы Энрек сейчас поддержал игру, растаскивать нас точно пришлось бы Дьюпу.
Но иннеркрайт извернулся, как кот, и шутливо поднял ладони, сдаюсь, мол. И кивнул на бойца, который взирал на нас квадратными от усердия глазами.
Воспитание в инженере победило: он встряхнул головой и быстро пошёл по коридору в сторону офицерской столовой. Я в два прыжка догнал его и зашагал рядом.
На «Леденящем» мне уже кивали встречные. Я отвечал.
— Ты тут как дома, — удивился Энрек.
Хотелось говорить с ним, но я молчал. А он продолжал улыбаться как бы про себя.
Что его так развеселило на Тайэ? Не думал я, что там весело.
И вообще что-то с ним было не так. Он изменился глубоко, но неуловимо. Как солнечный луч, скользнув по лицу, выявляет вдруг скрытые черты. Неужели, история с хайборами — правда?
Я покосился на него.
Иннеркрайт загружал с раздачи третью порцию мяса, жадно взирая на четвертую.
— Отдай, обжора, — сказал я, перехватывая тарелку.
— Руку откушу, — огрызнулся Энрек.
Зубы у него были белые-белые, а в голосе появились низкие, пугающие нотки.
У меня снова побежали по спине мурашки. Приятные такие, бодрящие.
Мы сели за столик в дальнем от входа углу, что не избавило от любопытных взглядов офицеров с «Леденящего».
Энрек впился в антрекот, щурясь от удовольствия. Какая-то часть его «я» продолжала соблюдать этикет, другой активно мешали столовые приборы. Он пару раз замер с кластерной вилкой в руке, явно забывая, что ей берут и разрезают мясо.
Антрекотов иннеркрайт нагрёб четыре порции. И ещё два последних бифштекса прихватил с раздачи. Я нагло забрал у него одну из тарелок.
— Ничего-то ты не боишься, — хищно ухмыльнулся Энрек. — А зря.
— Боюсь, — сказал я серьёзно. — Но не этого.
— А чего? — поинтересовался он с набитым ртом.
— Я за Влану боюсь, — мне вдруг расхотелось шутить. — Даже смотреть на неё боюсь, как она там лежит в капсуле, не живая и не мёртвая.
Энрек перестал жевать.
— Влана — это девушка твоя? — он положил мне на плечо неожиданно тяжелую руку. — А у меня скоро котята родятся. Или щенки. Я не знаю, как их называют. Да и не важно. Важно, что на Тайэ — ты напрямую часть всего, а не отделён от природы. Я иногда смотрю, как умирает от предрассветного мороза только что народившийся лист — и мне больно. Только это — другая боль. В ней сразу и радость тоже. Боль, что он умирает. И радость. Странно, правда?
— А как это бывает, когда ты…?
Он покачал головой.
— Это ты сам поймёшь. Не буду портить тебе удовольствие. Только не обольщайся сильно. Во всём этом мире есть какая-то незаконченность. Потому что вокруг — жизнь. А законченность — это смерть.
Он похлопал меня по плечу и проглотил очередной кусок мяса.