Последний знак

Дэвид оставил машину в паре километров от пирса, чтобы отец не услышал шум мотора. К причалу была привязана одна лодка, вторая покачивалась на воде у острова. Гарднера не было видно. Дэвид решил, что это к лучшему. Он прыгнул в лодку, та покачнулась. Дэвид с трудом удержал равновесие, присел и дрожащими руками отвязал тонкий канат. Он взял в руки весла во второй раз в жизни, в первый раз он это делал, когда они приезжали сюда, еще будучи семьей. Тогда мама часто улыбалась, а он еще верил в то, что все наладится и у него будет такая же семья с любящим и заботливым отцом, как у его одноклассников.

Дэвид старался бесшумно опускать весла, но они выходили из воды с тихим плеском. Погода была ветреной, поэтому шепот деревьев должен был заглушить звуки воды. Когда борт лодки уперся в берег, Дэвид нервно выдохнул, из легких вырвался не то стон, не то всхлип. Он поднялся на ноги и, все еще покачиваясь, шагнул на землю. Подтянул лодку, чтобы она не уплыла, и пошел к дому.

Он не стал сразу входить, решил осмотреться и заглянуть в окна. Нужно было понять, как действовать внутри. Первое окно вело в кухню, в комнате было две двери: одна входная и одна узкая, которая, по всей видимости, вела в кухню или кладовую. Второе, более широкое окно открывало вид на гостиную, заставленную книжными стеллажами. У стены стояла узкая кровать, а в центре комнаты красовался письменный стол, за которым сидел отец.

Сердце Дэвида пропустило удар. Столько лет прошло, а он все еще робел перед человеком, который не стоил ни любви, ни уважения.

Энтони не мог его увидеть, так как сидел спиной к окну. Это было и хорошо, и плохо, потому что, когда Дэвид войдет через дверь, отец сразу его увидит. Впрочем, первоначальному плану это не противоречило. Дэвид собирался под предлогом примирения накормить отца отравой. То есть ему придется отыграть спектакль.

Земля после дождя была рыхлой, ноги проваливались. Дэвид обошел дом кругом, обтер ноги о траву возле крыльца и поднялся по ступенькам. Возле самой двери он снова замер. Достал из рюкзака контейнеры с едой.

– Дэвид? – Гарднер едва не потерял дар речи при виде сына, но тут же собрался. – Как я рад тебя видеть! – он поднялся со стула и протянул руки для объятий.

– Привет, пап, – Дэвид с трудом выдавил из себя это слово и неловко ответил на объятия, предварительно поставив контейнеры на стол.

– Как ты? Какими судьбами? Я как раз закончил новую рукопись! Какой радостный день!

– Так давай отметим? – предложил Дэвид, кивая на ужин.

– Конечно, – Гарднер вышел из кухни и вскоре вернулся со стулом, который подставил к своему столу. – Садись.

Дэвид протянул отцу один контейнер и приборы, а сам открыл второй.

– Я так давно хотел с тобой поговорить, сынок! Ты сможешь простить меня? – Гарднер виновато посмотрел на сына.

– Я за этим и пришел, ты ешь-ешь, – Дэвид криво улыбнулся, наблюдая, как отец отправляет в рот первую порцию ризотто.

– Странный вкус, – Энтони чуть скривился.

– Это чернила каракатицы, – как можно более беззаботно ответил Дэвид, отправляя ложку в рот.

– Я так благодарен тебе за то, что ты сам пришел, – Гарднер старался игнорировать горечь, чтобы не обидеть сына в его лучших чувствах и не разочаровать еще раз. – Расскажи, как у вас с мамой дела?

– Неплохо, она вроде наконец рассталась со своим упырем, – не отрывая взгляда от контейнера с едой, ответил Дэвид.

– С каким упырем? Я не знал, что у нее кто-то был, – Энтони поник.

– С чего бы тебе знать? Ты нам никто, – язвительно заметил Дэвид.

– Прости, я знаю, что заслужил это. Я не был хорошим отцом, но теперь, когда ты здесь, мы сможем все исправить, – Гарднер потянулся к сыну и слабо сжал его ладонь, руки непривычно не слушались. – Что-то мне нехорошо. Я прилягу. Могу я тебя кое о чем попросить?

– Конечно, – Дэвид не отнял своей руки, но и не сжал пальцы отца в ответ.

– Окажи мне честь, прочти мою последнюю рукопись первым. Я хочу знать твое мнение, – Энтони слабо улыбнулся.

– Я прочту, давай я помогу тебе добраться до постели, – Дэвид встал, обошел стол и помог отцу встать.

Придерживая его, он довел Гарднера до узкой кровати, стоящей в углу, и уложил его.

Гарднер заметил странное изменение в мимике сына, будто у него парализовало лицевой нерв. Голова отказывалась думать, он чувствовал себя так, словно снова был под действием наркотиков. Сознание ускользало, Энтони цеплялся за обрывки фактов: его сын вернулся к нему, странный вкус, страх, что сын снова уйдет, невесомость.

Лицо горело: ослабшей рукой он дотронулся до лба, холодный липкий пот вызвал неприятную дрожь в теле. Что с ним? Почему сейчас? Как не вовремя. Гарднер хотел увидеть реакцию сына, когда тот прочтет рукопись, но тело не слушалось, веки налились свинцом, а сердце заходилось в бешеном ритме.

– Я посплю, – речь Гарднера замедлилась, дыхания не хватало.

– Поспи, я буду рядом, – тихо ответил Дэвид, усаживаясь за стол.