— Нет, уж больно интересные вещи ты излагаешь.
— Ладно, продолжаем дозволенные речи. Итак, на чём я остановился?
— На уходе Ушедших.
— Ага. Тут надо понимать, что немалая часть дальнейшей хроники была утрачена и восстановлена постфактум, причём по художественной литературе. Источником стал некий исторический эпос, сохранившийся в литературном пересказе. Был тут один прославленный народ, мелефиты — от них осталось огромное количество книг, напечатанных на адски прочном пластике в таком количестве, что до сих пор встречаются в библиотеках самых разных срезов. Но всё их литературное наследие — беллетристика разной степени замороченности, написанная на тогдашнем эквиваленте латыни. В некоторых сообществах принято этот язык знать, хотя звучание его утрачено, есть лишь письменность. Говорят, литературное наследие того стоит, я не проверял, но факт — в своё время этот язык играл в Мультиверсуме такую же роль, как сейчас «язык Коммуны», то есть русский.
— Так что же там с эпосом?
— Ах да, прости, отвлёкся. Проклятый недосып. Не хватает нам ещё одного человека на вахту.
— Ничего, подберём нашего навигатора, отоспишься. Рассказывай дальше.
— Так вот, судя по всему, вскоре после Ушедших начинается тот самый период «пилообразного графика энтропии», который описан у Кафедры. Именно тут появляется Искупитель — или Искупители. Поскольку это литература, причём нарочито эстетски-хитровыкрученная, то понять, где там художественный приём, а где реальные события, очень сложно. В общем, то ли Искупители появлялись регулярно, то ли это один Извечный Искупитель, воплощающийся раз за разом (этой версии придерживается Кафедра), то ли это вообще один эпизод, размноженный в целях литературной выразительности. Суть в том, что, когда энтропия системы достигает максимума, появляется некий человек и совершает некие действия, сбрасывающие её на ноль. Каким образом и за счет чего — миллион версий разной степени религиозной упоротости. Наш домашний вариант с «распятием во искупление» на этом фоне просто образец логики. Но самому Искупителю вряд ли удаётся пережить сей момент, потому что никаких даже самых смутных упоминаний его дальнейшей жизни в благодарном за спасение Мультиверсуме нет. И это мне как-то не очень нравится.
— Ты всё ещё думаешь, что это может быть твой сын?
— Скажем так, я этого не исключаю. И не та ситуация, где хотелось бы проверить экспериментально. Так что я двумя руками за паллиативные методы.
— А они возможны?
— Дальнейшая история по версии Конгрегации утверждает, что да. По версии Кафедры — что нет. Угадай, какая мне больше нравится?
— И что там было дальше?
— А дальше мы прибываем к месту назначения, и я прекращаю дозволенные речи.
— Готовность.
— Есть готовность.
— Резонаторы.
— Включаю.
— Вход!
В тумане Дороги виден как будто тёмный мрачный каземат. Без всякого навигатора видно, что мы на месте.
— Ты уверен, что нам надо именно сюда?
— Да, — ответил Иван с уверенностью. — Во-первых, тут на нас невозможно внезапно напасть, это локаль с одним репером, и снаружи почти космос. Во-вторых, я знаю здешний персонал, они знают меня, несколько лет проработали вместе. Они — это не Совет с его загребущими руками и политическими амбициями. Им лучше всех известно, как остро нуждается Коммуна в энергии. Если они будут посредниками, то Палыч не рискнёт нас кинуть. Их голос много значит на Совете.
— Готовность!
— Есть готовность!
— Маневр! Лево на борт! Резонаторы стоп!
— Выход!
— Машина стоп!
— Есть стоп!
Прибыли.
— Наш голос теперь почти ничего не значит на Совете… — печально говорит пожилой лысоватый со лба дядька. Иван представил его как Анатолия Сергеевича, директора завода. — Коммуна сильно изменилась, Вань.
— Но ты же понимаешь, Сергеич, — своя точка заряда, пусть даже на паях с местными…
— Я-то понимаю, Вань. Но приоритеты Совета несколько сместились с внутренних проблем на внешние. Как по мне, Палыч заигрался в эту войнушку, но меня, знаешь ли, не спрашивают.
— А вы ему скажите, — вмешался я, — что кроме маяка Коммуна получит уникальные пищевые технологии йири, купленные аборигенами у Альтериона. Уверен, они охотно поделятся. Да они за мешок кофе всё, что хочешь, отдадут!
— Кроме того, — добавил Иван, — если им так уж неймётся повоевать, то, как только они включат маяк, Комспас им это обеспечит со всей готовностью.
— Ничего не обещаю, Вань, но попробую, — вздыхает Анатолий Сергеевич.
Мы остались ждать. За бортом гондолы темнота, нарушенная только светом нашего прожектора, направленного на вход в тамбур подземного завода Коммуны. Темнота и холод — минус сто семьдесят три по Цельсию. В рубке тепло, свистит пар в кофемашине, звенит чашками выспавшаяся, в отличие от нас, Василиса, мяукает сытый, но всегда готовый добавить кот.
— Не скучаешь по той жизни, Вась? — спросил я, кивнув на вход тамбура.
— Немного, Дядьзелёный. Там было неплохо. Интересно. Я много узнала и многому научилась. Если бы ещё не уроки эти… — скорчила гримаску она.
— Василиса! — строго сказал Иван.
— Знаю, знаю. Надо учить всякие скучные штуки, чтобы быть образованной.