Последний приют призрака

Схватилась за сердце: да неужто дети сами печку на кухне затопили?! Не обожглись ли? Да и до пожара от такой самостоятельности недалеко!

Ольга прислонила Фаину Ивановну к воротному столбу, кинулась в дом – и вдруг навстречу ей выскочила Тамара: оборванная, исхудавшая, чумазая – ну почти не отличишь от Фаины Ивановны!

Следом бежали Саша с Женей и голосили хором:

– Ляля, смотри, Тамама вернулась!

Однако, завидев незнакомую старуху, кулем упавшую наземь у ворот, одинаково замерли, разом сунули указательные пальцы во рты, набычились и уставились на нее с неприязненным прищуром.

Похоже, будущая нянька не пришлась им по душе…

Впрочем, сейчас Ольгу это волновало меньше всего. Главное, что Тамара снова дома!

Из записок Грозы

Я добирался до Сарова как самый обычный человек, решивший посетить святые места, то есть без всяких особых документов НКВД, которые охраняли бы меня или обязывали различные организации оказывать мне помощь. Мой мандат сотрудника Спецотдела был надежно запрятан, я мог предъявить его только в самой крайней ситуации. По «легенде», придуманной Бокием на случай, если бы ко мне прицепились милиция или чекисты, я был обычным московским совслужащим, который едет в Саров, чтобы поклониться исцеляющим останкам. Именно целительная сила, присущая им, и привлекала такое множество людей в Саров, как ни долго и трудно было туда добираться. Не знаю точно, что именно помогало: святые небесные силы или это был как раз тот случай, когда вера горами двигает, то есть люди исцелялись самовнушением, однако случаев исцеления происходило очень много, и замолчать их было невозможно. Поэтому предлог для моей поездки был вполне естественным и не внушающим подозрений. Для меня даже подготовили медицинскую справку, удостоверяющую неизлечимую болезнь сердца.

Командировки по военным округам с мандатом Спецотдела приучили меня к быстрому и беспрепятственному передвижению, и та неделя, которую я потратил, чтобы доехать сначала до Арзамаса в переполненном товарном вагоне, а потом добраться до Сарова в наступившую весеннюю распутицу, показалась мне вечностью. Радовало хотя бы то, что в Арзамасе оказалось возможным выспаться и сходить в баню!

Народу в Сарове собралось уже много: странноприимный дом при монастыре не мог принять всех желающих, в каждой избе приезжие спали и на полу, и на лавках. Об этом мне рассказал возчик по пути в Саров и предложил устроить в избе своего брата, местного жителя. Цену, которую он заломил, я уж не помню, однако помню, что она была совершенно несусветной. Я отказался, однако не потому, что не было денег, деньги-то как раз были. Просто я был совершенно убежден, что найду в Сарове другое пристанище, и эта уверенность непонятным образом крепла, чем ближе я подъезжал к городку.

И вот, наконец, обиженный возчик высадил меня на съезжей площади неподалеку от монастыря. Я, как и положено человеку верующему и уповающему на помощь святых сил, перекрестился на окружающие меня многочисленные купола и огляделся.

В людской толчее обращала на себя внимание молоденькая девушка, стоявшая неподвижно посреди узкой тропки, проложенной в осевших сугробах. Она мешала прохожим, однако никто не толкнул ее, никто не сказал ни единого грубого слова: люди обходили ее, со странной покорностью ступая в полурастаявший снег и лужи.

Девушка стояла молча и не сводила с меня голубых глаз. Ей было лет семнадцать или восемнадцать. Черный кожушок и юбка, хоть и были мирскими, своей суровой простотой производили впечатление монашеской одежды. Черный, низко повязанный платок делал ее бледное лицо отрешенным. И только соломенная коса, которая виднелась из-под платка, придавала некую живость ее строгому облику.

Когда наши глаза встретились, легкий румянец коснулся ее щек, губы чуть дрогнули. Она сошла с тропинки и приблизилась ко мне.

– Пойдем, – сказала девушка. – Так и знала, что ты нынче появишься!

Я удивился было, но через мгновение догадался, кого вижу перед собой. Эта девушка – Анюта, о которой писал Артемьев! Повзрослевшая на шесть лет, но, несомненно, она.

Анюта ни одной чертой не напоминала Лизу, и все же… все же в них было что-то общее, что-то настолько общее, что у меня сердце сжалось.

Внезапно девушка помрачнела, вздохнула и перекрестилась.

– Что? – насторожился я.

– Ничего. – Она отвела глаза. – Жалею вас. И себя жалею.

– За что? – спросил я растерянно.

– Неужто не за что? – пожала она плечами.

Я понял: она знает о нас с Лизой, о нашем горе, о нашем страхе.

Каким образом?!

А каким образом она все знала об Артемьеве?

Да… эта Анюта и впрямь оказалась непростым существом!

Но за что она жалела себя? Почему сказала об этом мне? Зачем мне это знать?

Странное ощущение… Она как будто опутывала меня тонкими, но очень прочными нитями, приближаясь – и в то же время оставаясь на месте…

Я рассердился, напряг волю, как бы отодвинув от себя девушку, и спокойно сказал:

– Наверное, каждого есть за что пожалеть. Но я сюда не слезы лить приехал.

– Знаю, – кивнула Анюта. – Тебя покойный послал.