Последний полет орла

Констан поглядывал на него недоверчиво. Конечно, возможно всякое, и несколько месяцев изгнания могли отрезвить Наполеона, изменить его, заставить избрать иной путь. Неужели у Франции и вправду появилась надежда стать свободной страной?.. Нет, не стоит обольщаться. Это всё притворство и обман для отвода глаз – пряник, который показывают издали, чтобы отвлечь внимание от занесенного кнута. Во всяком случае, для него, Констана, здесь места нет. Как бы он ни поступил, чью бы сторону ни принял, он всё равно будет выглядеть изменником, перебежчиком, подозрительным. Надо исхлопотать себе паспорт, уехать в Германию и подождать там, пока всё забудется и… появится ясность. Главное – ни в чём не участвовать! Смотреть со стороны.

После ужина Жозеф взял Бенжамена под руку, как старого приятеля, увлек к окну, выходившему в сад, стал расспрашивать о том, над чем он сейчас работает. Неожиданно для самого себя, Констан заговорил с ним о новом политическом труде, который недавно начал, – записке о Венском конгрессе и принципах установления мира в Европе. Жозеф слушал внимательно, и Бенжамен всё больше воодушевлялся: он мог бы изложить свои мысли в статье, она почти готова, сложилась в его голове, осталось только перенести слова на бумагу… Кивнув ободряюще, Бонапарт сказал, что с нетерпением ждет возможности ее прочитать. Кстати, Констана могли бы включить в Государственный совет…

«Либеральные намерения императора… Назначить вас в Государственный совет…» Констан шел домой, всё ускоряя шаг; две эти фразы настойчиво звенели у него в голове, сменяя друг друга. Наконец, он запыхался и прислонился к стене, чтобы перевести дух. В тёмно-синем небе сияла яркая луна, похожая на стертую серебряную медаль. «Конечно, на деле всё обернется деспотизмом, – размышлял про себя Бенжамен, – зато хоть не сидеть сложа руки. Видно, такая уж моя судьба. Надо соглашаться».

– Надо соглашаться! – повторил он вслух.

Глава седьмая. Испорченный медовый месяц

Солнце уже клонилось к закату, но было еще светло. Розовые облачка улеглись друг на друга, точно пушистые котята в корзинке, пологие Ламмермурские холмы приняли отчетливые рельефные очертания, Конон, впитавший в себя небесную синеву, брезгливо огибал бурый голый островок, устремляясь с громким журчанием к покрытым юной зеленью лугам. От созерцания этой картины, открывавшейся с бельведера, грудь наполнялась тихой радостью, которой хотелось поделиться. Уильям обнял Магдалену за талию, она прижалась головой к его плечу.

– Дангласс – это как-то связано со стеклом?[11] – спросил он.

– Нет. Это древнее название, на старом местном наречии, оно означает «серо-зеленый холм».

Уильям обвел взглядом линию горизонта.

– В самом деле, – заметил он, – одни холмы зеленые, а другие, скорее, серые. Интересно, отчего это?

Магдалена фыркнула:

– Если бы здесь был отец, он прочитал бы вам целую лекцию о горных породах, из которых сложены эти холмы, какие там есть минералы, как их состав влияет на почвы и, соответственно, на виды растений, способных на них произрастать.

– А вам всё это неинтересно?

– Ах, это так ску-учно! Наука убивает поэзию. Ученые препарируют скальпелем красоту, превращая ее в труп. Разве так уж необходимо досконально изучать всё вокруг? Можно просто любить это. – Она искоса взглянула на мужа. – Вы так не считаете?

Он помолчал, обдумывая ответ.

– Когда пытаешься что-нибудь понять, то постоянно думаешь об этом, а значит, больше любишь. Потом, по мере постижения, тебе открывается то, что не видно прочим, между тобой и предметом твоего интереса возникают… особые узы. Да, конечно, любить можно и так, но понимание усиливает любовь, делает ее… настоящей.

У Магдалены порозовели щеки: она снова вела себя, как ребенок.

– Вы правы, Уильям, – прошептала она. – С моей стороны было очень глупо хвалиться своим невежеством.

Он молча коснулся губами ее волос.

В тишине ясно послышался мерный перестук копыт; оба разом повернули головы в сторону дороги, змеившейся вдоль реки. Всадник ненадолго скрылся под холмом, потом вынырнул из-за оранжереи, по гравиевой дорожке выехал во двор и остановил лошадь у крыльца-подковы.

– Эй, кто-нибудь! – крикнул он, спрыгнув с седла.

Это был молодой человек, высокий и стройный, в сшитом по фигуре фраке коричного цвета и бежевых панталонах, уходивших в сапоги.

– Роберт! – окликнула его Магдалена, перегнувшись через балюстраду.

Он задрал голову кверху, чуть не потеряв цилиндр, и помахал ей рукой в лайковой перчатке.

– Это мой кузен Роберт Прингл, – пояснила она Уильяму, пока они спускались по лестнице на первый этаж. – Тетушка считает его шалопаем, но он довольно милый.

Гость был уже в прихожей и, снимая перчатки, шутил с горничной, державшей его шляпу и хлыст.

– Познакомьтесь: сэр Роберт Прингл, – произнесла Магдалена уже официальным тоном. Роберт поклонился. – Сэр Уильям Хау де Ланси, мой муж.

– Муж? – удивился Роберт. – Я, как всегда, всё узнаю последним. И чем я провинился, что меня не позвали на свадьбу?