Последний из Воротынцевых

Бог знает, до каких пор это бы продолжалось, если бы судьба не закинула в ближайшую от них деревню молодого Ратморцева и если бы случай не свел их в приходской церкви на храмовом празднике. Сергей Владимирович влюбился в Людмилу Николаевну с первого же взгляда и чуть не умер от отчаяния, когда родители заявили ему, что им не совсем по вкусу его выбор. Отец Людмилы тоже не хотел слышать о том, чтобы расставаться с дочерью. Целых два года длилось мучение влюбленных, и наконец дело сладилось.

Как потекла жизнь молодых, никто в петербургском обществе не знал. Сергей Ратморцев (говорили, что по желанию тестя) вышел из военной службы, поступил в гражданскую и с прежними товарищами всякие сношения порвал. Жена его в свет не выезжала.

Лет пять у них не было детей, а потом родились две девочки, близнецы. После родов, совпавших со смертью ее отца (родители ее мужа умерли раньше), Ратморцева долго была больна и жила с дочерьми за границей. Девочки были слабенькие, и, когда их мать поправилась здоровьем, пришлось для них еще некоторое время оставаться в Италии, а по возвращении на родину жить большую часть года в деревне и только зиму проводить в Петербурге.

Впрочем, и здесь Людмила Николаевна не изменяла своего образа жизни, во всем противоположного тому, что вели дамы того общества, к которому она могла бы принадлежать как по своему рождению и состоянию, так и по служебному положению своего мужа. Она вставала чуть свет, весь день с помощью мсье Вайяна, переехавшего в их дом после смерти ее отца, занималась детьми, вечера проводила с мужем за книгами и ложилась спать в то время, когда другие отправлялись на балы и на вечера.

Но в тот год, с которого начинается этот рассказ, строй жизни, благодаря которому девочки Ратморцевы крепли и развивались нравственно и физически, этот строй жизни должен был нарушиться. Летом, на водах в Богемии, где Сергей Владимирович лечился от болезни печени, с его семейством очень коротко познакомилась одна особа, близкая к императрице, и последствием этого знакомства было представление ко двору Людмилы Николаевны с дочерьми.

В городе было много толков по поводу этого представления. Рассказывали, что Ратморцева понятия не имеет о придворном этикете, что ее дочери не умеют ни делать реверансов, ни разговаривать с высокопоставленными особами, а — что всего ужаснее — ни у нее, ни у дочерей ее нет ни бриллиантов, ни жемчугов, одним словом, никаких драгоценных вещей.

Но куда же девались их фамильные драгоценности? Современницы покойной матери Ратморцева помнили у нее прекрасные колье, гребни, браслеты, усыпанные камнями; куда же все это делось? Да и после матери Людмилы Николаевны должны были остаться богатые украшения; она не последнюю роль играла при дворе императрицы Екатерины Алексеевны.

Баронесса Фреденборг, посещавшая чаще других своих родственников Ратморцевых и хваставшая тем, что ей хорошо известна их интимная жизнь, уверяла, будто Людмила Николаевна в бытность свою за границей променяла фамильные драгоценности на такого рода произведения искусства, как картины старинных мастеров, изваяния знаменитых художников и тому подобное.

— У них есть статуи и картины, которые стоят тысячи, — утверждала баронесса. — А сколько они тратят на книги! Даже страшно подумать. Каждый год им не меньше как на тысячу рублей высылают книг из-за границы.

— И к чему все это? — дивились все.

Хотя своих дочерей Людмила Николаевна представила ко двору в очень простых платьях, а сама одета была, как квакерша, без единого бриллианта, но девочки были такие хорошенькие и грациозные, что их нашли восхитительными, особенно когда увидели, как ласково обошлась с ними императрица и великие княжны.

Вскоре после этого представления Ратморцев увез семью в деревню и, пожив там недели две, вернулся в Петербург. Служба не позволяла ему пользоваться продолжительными отпусками; более двух раз в лето он приезжать в деревню не мог, и волей-неволей приходилось довольствоваться перепиской с женой и дочерьми. Это было для него так тяжело, что он часто подумывал о том, чтобы выйти в отставку, поселиться в деревне и заниматься хозяйством и воспитанием детей, но Людмила Николаевна была очень честолюбива за мужа и готова была на всевозможные жертвы и даже на разлуку с ним, лишь бы только он шел все выше по пути, завещанному ему отцом и дедом, которые занимали важные административные должности и слыли людьми, принесшими много пользы России.

Наступил конец сентября, ясных, теплых дней выдавалось немного, но в Святском господа об отъезде в город еще не помышляли, как вдруг прискакал из Петербурга гонец с письмом от барина, и барыня, прочитав это письмо, очень взволновалась и послала за управителем.

— Сергей Владимирович желает, чтобы мы как можно скорее переезжали в город. Когда нам можно будет выехать, Семеныч? Мне хотелось бы во вторник, — заявила она толстяку с добродушным лицом и широкой бородой лопатой, прибежавшему на зов барыни с гумна.