Последний Иггдрасиль

Она обвела взглядом обеденный зал. Как и все здание гостиницы, когда-то он служил для других целей, но сейчас прекрасно соответствовал своему нынешнему назначению. Здесь сидели Вестермайер, Синее Небо, Пик, Стронг и она сама, но могли разместиться и полсотни человек. В примыкающих комнатах меньшей площади жнецы устроили бар и кухню, но в самом зале ничего не тронули, разве что поставили столы и стулья. Все вокруг деревянное, но без малейших признаков гнили, которая уже завелась в некоторых домах. Пол плавно переходит в стены, а они, в свою очередь, в потолок. Гладкая древесина излучает мягкий свет, ее натуральный рисунок и тон так ярки и свежи, будто гостиницу построили только вчера. Изысканные арки дверных проемов кажутся природными, а не вырубленными. Широкое окно прозрачно, словно не застеклено, и зеркало на противоположной стене усиливает краски сумеречной площади. Темноватый блеск пола напоминает красное дерево, стены орехового оттенка, потолок ближе по цвету к белому дубу.

Однако даже спокойное очарование зала не помогало заполнить гнетущую пустоту, которую Мэтьюз ощущала давно, еще со смерти мужа, но и та потеря не была причиной, а только усилила тоску — неизбежную, когда ощущаешь, что твоя жизнь никчемна. Даже будь у них дети, ничего бы не изменилось. Это началось однажды утром, когда Мэтьюз взглянула на свою акварель, законченную накануне, и вдруг осознала с беспощадной ясностью, что работа любительская, и ничего тут не изменишь, в ней нет искусства, одни претензии и самообман. Тогда неприятное чувство удалось подавить, хотя занятия живописью и впрямь были всего-навсего психологической «заначкой», чтобы прожить спокойно остаток дней. Лишь потеряв мужа, она поняла, что ее «искусство» — не более чем кое-как слепленный суррогат ушедшей молодости и красоты.

Светловолосая официантка с молочно-белой кожей начала подавать на стол. Вестермайер представил ее как Катерину Вандерзее, не преминув заметить с горечью, что она, обладательница степени бакалавра, не единственная жертва, принесенная колонистами на алтарь межпланетного туризма.

Превосходная говяжья грудинка, обжаренный в панировке картофель, отварные початки кукурузы, салат из овощей с зеленью, а на десерт — земляничный торт со взбитыми сливками. Все продукты, кроме муки для хлеба и торта, доставлены по воздуху из других районов. Все два земных года, проведенные на планете, жнецы выращивали исключительно пшеницу. Из-за нее они, собственно, здесь и обосновались. Скромный мукомольный заводик перерабатывал малую часть урожая, все остальное было привозным. Зато хлебом обитатели Пристволья могли гордиться с полным правом. Изготовленный из цельного зерна, он был вкуснее любого другого, белкового и витаминизированного, а питательные свойства, по уверениям Вестермайера, позволяли считать его универсальной пищей, давней мечтой человечества.

Мэтьюз равнодушно хмыкнула.

— Обогащенный хлеб — не диковинка.

— Не обогащенный, а натуральный! — возразил мэр.

— Вы ничего не добавляете в муку?

Коротышка помотал головой.

— Ни грамма! Вы не путайте нашу пшеницу с обычной, — продолжал он. — Такой, как у нас, нет больше нигде в Нью-Америке. Она дает два урожая в год, частично из-за почвы, но в основном благодаря увеличенному периоду обращения Прерии вокруг солнца: полтора земных года. Ботаники обнаружили ее в диком виде здесь, в Канзасии, и нигде больше! На первый взгляд она напоминает плотноколосую земную Triticum compactum, которая хорошо зарекомендовала себя на других планетах, но на самом деле наша пшеница другая. В ней содержится все необходимое для поддержания жизни человека. Потому-то Триумвират и финансировал наше поселение, чтобы оценить возможность повсеместного выращивания данного вида. Одной буханки нашего хлеба в день достаточно, чтобы жить полноценной жизнью.

— А что тут необычного? — пожал плечами Стронг. — У Алессандро Мандзони, в его «Обрученных», крестьяне Италии семнадцатого века тоже не ели ничего, кроме хлеба… или почти ничего.

— Так то роман, выдумка, — хмыкнул Вестермайер.

— Он основан на реальных фактах. Люди разбалтывали муку в воде и варили — это называлось полента. Наверное, один хлеб надоедает… — Заметив, что на него все смотрят, даже Катерина, Стронг смущенно уставился в тарелку.

Мэтьюз поспешила на выручку:

— А что квантектили, доктор Вестермайер? Они тоже жили на одном хлебе?

— Да, если верить антропологам. И продолжительность жизни у них была высокая… Ну, если не считать последнего поколения.

— Почему же они ушли на север, в Пещеры Смерти? — удивился Пик. — Они же там просто сгинули.

— Точно не известно.

— Может, хлеб кончился? — предположил Синее Небо.

— Такое объяснение подходит для квантектилей из других мест, и антропологи приняли его за основу, но в этой деревне ученые зашли в полный тупик. Здесь не было голода, пшеница не погибла, как у других. Зачем жителям было уходить и умирать?

— Вот это-то и странно.

— Другие деревья погибли от той же растительной чумы? — спросила Мэтьюз.

— Так утверждают ботаники.

— Однако Канзасия не пострадала… удивительно.